Идеальный любовник

Джек Реймонд то завывал от боли, то поносил на чем свет стоит слуг, сновавших вокруг, исполняя приказания. Когда Слоун заметил, что ему следовало бы брать пример с Эмерелд, которая с достоинством вела себя, ярость Джека обрушилась на него.

— Я собираюсь дать ему успокоительное, — сказал Слоун Уильяму.

— Это необходимо? — проорал тот. — Мне нужно, чтобы у него была ясная голова. Нам надо обсудить серьезные проблемы… дела…

— Придется подождать, — бросил доктор. — У вас будет достаточно времени для разговоров. Он еще несколько недель никуда не сможет выйти.

Эмерелд, которой и так уделяли не слишком много внимания, стала получать его еще меньше с тех пор, как за Джеком тоже пришлось ухаживать. Есть ей совсем не хотелось, что оказалось весьма кстати, потому что у миссис Томас совсем не оставалось времени для стряпни. И, покинутая всеми, Эмерелд осталась наедине со своими мыслями.

Страх перед неведомым будущим был невыносимым, поэтому она упрямо думала только о настоящем, уговаривая себя, что нечего размышлять о завтрашнем дне, пока он не наступил. Молодая женщина отдавала себе отчет, что перед ней открыты только два пути — либо позволить панике лишить себя здравого смысла, душевного здоровья, либо постараться справиться с ситуацией, насколько это в ее силах.

Сколько веков женщины рожают! Эмерелд понимала, что, будь у нее даже дюжина слуг, переносить боль придется только ей. Никто вместо нее этого не сделает. Она напоминала себе, что всю беременность чувствовала себя отлично. Тошнота по утрам оказалась временным неудобством, с которым удалось быстро справиться. Эмерелд знала, что обладает отменным здоровьем и сильным духом, и была уверена, что после рождения детей быстро восстановит жизненные силы. Нога больше не изнуряла ее острой пульсирующей болью, и она рассудила, что та заживает, как и положено.

Эмерелд разговаривала сама с собой и много молилась. Она просила о помощи, умоляла ниспослать ей силы и простить все ее грехи. Но больше всего она разговаривала со своими еще не родившимися малышами. Эмерелд уверяла их, что все будет хорошо, успокаивала воспоминаниями о счастливом времени в Ирландии и нашептывала об их отце, Шоне Фитцжеральде О'Туле, графе Килдэрском.

Шон О'Тул ходил взад-вперед по комнате, словно зверь в клетке. Раздражение из-за того, что приходится ждать команду, убивало его.

— Как только они приедут, мы сразу отплываем. Не важно, в котором часу. — Чтобы занять руки, Шон начал укладывать свой сундучок.

— Ты отплываешь, — спокойно поправил его Джонни. — Я не могу вернуться назад. Я сжег за собой все мосты. Отец уже узнал о моей роли в его разорении. Прежде чем уехать, я набросился на Джека Реймонда и намеренно сломал ему ногу.

— Я бы с удовольствием сам это сделал, — яростно сказал Шон.

— У тебя и так дела найдутся. Ты обязан исполнить свой долг по отношению к Эмерелд… А я — по отношению к Нэн.

— Нэн Фитцжеральд? — Темные глаза Килдэра впились в него.

— Нэн моя жена. Она носит моего ребенка. Я пренебрегал ею достаточно долго.

— Твоя жена? — Глаза Шона гневно сверкнули. — Когда, черт побери, все это случилось?

— Ты был так занят своим мщением и не замечал, что творится у тебя под носом. Нас поженил отец Фитц здесь, в Грейстоунсе.

— Как ты посмел замышлять что-то у меня за спиной? И я единственный, кто ничего не знает? — О'Тул пересек комнату в два огромных шага и вцепился Джонни в глотку.

Джонни прохрипел:

— Я не мог оставить ее с незаконным ребенком. И я люблю ее.

Слова Джонни нанесли удар сильнее, чем его кулаки. Плечи Шона опустились, и он ослабил свою смертельную хватку. Они оба обернулись на стук в дверь. Пришел мистер Берк:

— Прибыли Рори Фитцжеральд и команда.

— Слава Богу! — Впервые за пять прошедших лет Его имя сорвалось с губ Шона. — Скажи им, что мы отплываем сегодня ночью.

Пэдди Берн откашлялся:

— Мы с Кейт готовы ехать с вами. Мы знаем, что вы едете за ней.

Шон удивленно уставился на него. Он неделю никого не видел, а они знали о каждом его шаге, о каждой мысли. Их верность и поддержка ошеломили его. И вдруг ему в голову пришла смиренная мысль: они делают это не ради него, они поступают так ради Эмерелд.

Перед рассветом у Эмерелд начались схватки, и боль застала ее врасплох. Миссис Томас побежала за доктором Слоуном, но вернулась одна, сообщив Эмерелд, что, поскольку первые роды бывают обычно затяжными, врач появится в нужный момент.

Этот момент наступил через долгих двенадцать часов, и все это время Эмерелд плакала, молилась, ругалась, кричала и теряла сознание. Потом она приходила в чувство от боли, грозившей разорвать ее пополам, и все начиналось сначала.

Не помня себя от боли, Эмерелд проклинала отца, мужа, мать, Шона О'Тула, Господа Бога и саму себя. Миссис Томас не отходила от нее ни на шаг, говорила с ней, успокаивала, утешала, хотя сама не находила себе места из-за предстоящего рождения двойни.

В пять часов появился доктор Слоун с таким видом, словно зашел выпить чаю. Увидев, как мечется Эмерелд, он приказал миссис Томас привязать ее ногу к кровати, чтобы она не смогла причинить вред ни себе, ни врачу.