Идефикс. Часть первая.

На сём тема Уильяма Уэйда более не поднималась, как, собственно, не попадался на глаза и сам драматург.

Дамы семейства Мильтон провели в театре ещё около часа, на протяжении которого Мэри безрезультатно искала поэта взглядом. Позже она узнала из разговора неких дам, что драматург покинул приём сразу после кадрили, ни с кем не попрощавшись.

Поговаривают, тем же вечером его видели в районе Ковент-Гарден в мюзик-холле мадам Колетт, известном на весь Лондон своим компромиссным отношением к азартным играм, опиуму и дамам «полусвета»¹.

___________________

_{[1] Полусвет (фр. Demi-monde)– одно из значений предполагает содержанку, иногда проститутку выше «классом», нежели обычные уличные проститутки.}

Акт первый. Глава 7

Дым, подобно низким кучевым облакам, клубился по комнате, приобретая самые разнообразные, подчас пугающие, формы. Дешёвые свечи коптили, слегка потрескивая. Отовсюду слышались томные женские стоны, наигранные, лживые, и хрипы похотливых господ, коих дома ждали страдающие без внимания жёны. Богатая, но потрёпанная обстановка, давила своей тленностью. Алый бархат портьер выцвел с годами, позолота на канделябрах поблекла, ковёр имел вытоптанные проплешины, а парчовые подушки давно утратили форму. Но Уильям Уэйд считал данный интерьер безмерно гармоничным, а главное честным, как нельзя лучше отражающим суть заведения и джентльменов его посещающих, под дорогими пиджаками которых, не было ничего, кроме изъеденных молью идеалов.

Апартаменты на втором этаже мюзик-холла мадам Колетт давно заменили Уильяму собственный дом. Но, вопреки общему убеждению, драматург облюбовал сей бордель вовсе не из стремления усладить свою похоть. Уильям приходил сюда в минуты глубочайшей тоски и дни подобные этому – исполненные душевных терзаний, омрачённые мыслями о забвении. Всегда сверкающий на публике, подобно искусно огранённому алмазу под лучами солнца, сейчас поэт пребывал в тенистом отрешении. Его черты по-прежнему были прекрасны и могли свести с ума любую даму, стоило лишь улыбнуться, но у мужчины не было сил на пустые улыбки, он и так слишком долго притворствовал. Единственным распоряжением, что услышали от драматурга по прибытию горничные мюзик-холла: оставить его в покое и ни в коем случае не тревожить до будущей среды.

Вальяжно развалившись на софе, забросив стройные ноги на подлокотник, баронет сжимал в длинных пальцах трубку, глоток за глотком внимая тлеющий яд. Совсем скоро его разум впадёт в приятное оцепенение, волнения померкнут, душа превратится в маковое молоко. Всё, что было ненавистно исчезнет, а что дорого потеряет ценность. Это ли не есть истинная свобода?..

Благословлённый при рождении самим Аполлоном поэт в довесок к своему таланту получил от покровителя муз проклятье – видеть людей, понимать их, чувствовать и жить с осознанием вездесущего душевного уродства. Человеческая сущность представлялась ему бездной гниющих нечистот. Искупавшись в них с головой однажды, впитав в себя смердящее зловоние разлагающихся принципов, Уильям уже не мог отмыться, как бы не пытался. Он более не верил в свои труды, в существование того о чём писал. Честь, отвага, верность, искренность, любовь – все эти добродетели, быть может, и существовали когда-то, но в нынешнее времена без зазрения совести были пущены с молотка, обменены на алчность, похоть и жажду власти.

Сидни вошел в комнату без стука. Актёр знал наверняка, что Уильям пребывает в гордом одиночестве, потому и поступился этикетом. Жизнь свела их в тяжёлые для Гранта времена. Будучи человеком из бедной семьи он прибыл в столицу на поиски работы, чтобы помочь матери и трём младшим сёстрам свести концы с концами после внезапной кончины отца от чахотки. Без гроша в кармане юноша болтался по Лондонским подворотням, пытаясь пристроиться то тут, то там, да всё как-то не складывалось. Удача улыбнулась Сидни лишь пару месяцев спустя, когда он устроился на постоялый двор при портовом трактире. Молодому человеку должно было следить за исправностью очага, вовремя чистить дымоход от золы, выносить ночные горшки гостей, разгружать телеги с продуктами.