Идеи и интеллектуалы в потоке истории

В метафоре беседы этот вопрос звучит так: почему, собственно, вас

вообще должны услышать?

Есть два главных качества

интеллектуального высказывания для его «слышимости»: новизна и

значимость [Коллинз, 2002].

Значимость высказывания определяется тем, насколько его

содержание близко к центру интеллектуального внимания, насколько

оно включает вопросы, проблемы, темы, которые обсуждаются, над

269

которыми работают, о которых спорят, прежде всего в «столичной

науке».

Новизну высказывания образуют идеи, подходы, задачи и решения,

касающиеся значимых тем, но не повторяющие прошлых

высказываний, а стимулирующие дальнейшие исследования и споры.

Новое относительно незначимого не будет понято и принято во

внимание. Значимое без новизны является скучным повтором

известного и также не будет услышано. Только комплект

«значимое + новое» имеет шансы на привлечение интеллектуального

внимания. Только такое высказывание услышат: прочтут статью,

переведут книгу, будут их критиковать или хвалить, на них ссылаться,

развивать или модифицировать заложенные в них идеи и подходы.

Хронический порок «провинциальной науки» заключается

в отсутствии новизны, поскольку в ней ученически воспроизводятся

понятия, концепции, терминология столиц. В лучшем случае на

работы «провинциалов» ссылаются представители столиц как на

случаи подтверждения их идей на «экзотическом» (например,

российском) материале.

В «туземной науке» вполне может появиться своя новизна, но эти

ученые остаются в стороне от переднего фронта проблем, не знают и

не хотят знать, что теперь актуально и значимо в центрах столичной

науки, поэтому любая их новизна не значима ни для кого, кроме них

самих. Достижения «туземцев» ни в стране, ни в мире не видят и не

слышат, поэтому они вынуждены довольствоваться сугубо местным

признанием.

Значимость и новизна являются не только факторами социального

признания, но они также дают ученым чувство прикосновения к

истине, чувство того, что они занимаются настоящим познанием, а это

уже ценности духовного комфорта.

Факторы духовного комфорта ученого

Духовный комфорт как раз и предполагает причастность к высшим

святыням, ценностям. Для ученых это означает уверенность в том, что

они участвуют в деле познания, постижения истины [Соколов, 2015],

причем значимость этого занятия и результатов выходит за рамки их

жизни.

Что же делает науку «настоящей»? Апелляция к «истине» и

«объективной реальности» стала бы соскальзыванием с метанаучного

уровня обсуждения, поэтому она не поможет решению поставленного

вопроса. Если же принять во внимание социальные и исторические

проявления «настоящего познания», то они обнаруживаются

достаточно просто: по прошествии поколений результаты таких

исследований (и их авторы) остаются в интеллектуальном дискурсе,

переиздаются, обсуждаются, попадают в справочники и учебники

270

[Коллинз, 2002].

Такой исторической чести удостаиваются

преимущественно работы и авторы из столичных центров, тогда как

немногие исключения (Спиноза и Кьеркегор в философии,

Лобачевский в математике, Бахтин в литературоведении, Кондратьев

в экономической истории и др.) только подтверждают правило: они

либо сами получали образование в столицах, сохраняли контакты с

ними, либо по тем или иным причинам оказывались в центре внимания

тех же столичных центров, поскольку выдавали новые перспективные

идеи относительно значимых, особо «горячих» тем.

Радость узнавания и разоблачение неадекватности

Что же происходит вместо этого в «провинциальной» и «туземной»

науках? Есть сходные ключевые элементы в работах обоих типов

исследователей: все те же «радость узнавания» и «разоблачение

неадекватности» (см. главу 8).

«Провинциалы» испытывают «радость узнавания», когда в местном

материале им удается обнаружить реалии, подходящие новым,

модным и активно обсуждаемым понятиям в западной — столичной —

науке. «Туземцы» также переживают «радость узнавания», когда на

новом материале находят подтверждения идеям своих местных

кумиров. Однако эти идеи почти всегда оказываются отзвуками

давнишних интеллектуальных влияний из столиц, что и делает

«туземную науку» перманентно и безнадежно устаревшей.

Второй типичный феномен — разоблачение неадекватности, т. е.

привычные сетования и «провинциалов», и «туземцев» на то, что

западные понятия, в том числе классические и широко используемые,

не имеют прямых или вообще каких-либо денотатов в российской

действительности.

«Провинциалы» упорно ищут и находят иные, более адекватные

понятия в той же столичной науке, например, разоблачая отсутствие

в России настоящих «граждан», «гражданского общества», «права»,

«парламентаризма», делая упор на «аномии», «тоталитаризме»,

«сословном обществе» и т. д. [Гудков, 2004; Кордонский, 2008].

«Туземцы» обычно фиксируют «неадекватность» западных

концепций, указывают на некую расплывчатую, но прекрасную

«особость» российских реалий (в почтенной традиции «умом Россию

не понять…»).

Ясно, что ни тот, ни другой подход не дает шансов на признание