Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Стремясь отойти от этатистской перспективы, историки исламского права (особенно исследователи истории Османской империи) пытаются показать, что шариатские суды не только имели некоторую автономию по отношению к государству, но и работали по принципу «коллективной ответственности и самоуправления»[291]. Мой тезис, напротив, придает особое значение тесной связи между шариатскими судами и государством. Здесь могут возникнуть подозрения, что своим аргументом я пытаюсь воскресить интерпретативную парадигму, от которой историки давно отказались. В ответ на это подозрение я возражу, что мое исследование основано на той идее, что среднеазиатские ханы не претендовали на законодательные прерогативы. Они никогда не предпринимали попыток законотворчества в рамках шариата или же кодификации шариатских законов. Мусульманские государства активно продвигали теорию правосудия, в основе которой лежала защита шариата, и при этом обращались к местным порядкам, обычаю и коллективной ответственности. Данный инклюзивный аспект работы государства не сочетается с нарративом об оппозиции между централизованным правоприменением и автономными правовыми сферами. Таким образом, я помещаю государство в рамки юридического поля, где все правовые акторы пользуются шариатом как общим набором юридических ценностей, позволяющим переводить частное на язык общего. Предполагалось, что судьи, равно как и культурные брокеры, святые и носители локальных знаний, действуют в соответствии с шариатом. Ханство следило за соблюдением шариата и могло привлечь к ответственности за его нарушение.

Кратко коснемся значения обычного права в период российского завоевания, тем более что к этой категории мы будем обращаться в последующих главах. Принято считать, что европейцы «изобрели» обычное право, когда поручили экспертам из коренного населения записать законы, соблюдаемые локально и ранее существовавшие лишь в устном виде. Однако колониальное «изобретение» обычного права принимало и другие формы. К примеру, российские чиновники напрямую занимались сбором информации о местных законах, выступая таким образом в роли антропологов права. На Кавказе представители имперской власти составляли книги деревенских правил на арабском языке. В Средней Азии российские служащие собирали материалы для «сборников обычаев» (ереже), которые, как правило, издавались на русском языке. Как в европейском, так и в российском случае «изобретение» обычного права состояло в сознательном отделении некоторых комплексов норм от более широкой системы правовых значений, частью которых они являлись ранее[292]. Сборники обычаев Кавказа и Средней Азии, публикуемые в российской прессе с расширенными комментариями, были частью имперской политики подавления авторитета шариата в отдельных мусульманских сообществах. Данная политика была направлена на облегчение покорения туземных народов. Вирджиния Мартин отмечает:

Разнообразные сборники правил и принципов, предназначенные для государственного пользования или публикуемые в периодических изданиях, совокупно обозначались как «обычное право» казахов. Таким образом российские чиновники и ученые «изобрели» казахское обычное право и наделили его претензией на универсальность. Они создали базу писаных обычаев, где, по всей вероятности, было зафиксировано множество судебных практик, принятых у определенной родовой группы в определенном регионе в определенное время. Однако, будучи перенесенным на бумагу, устный обычай перестает быть точным отражением изменяющихся повседневных практик[293].