Идеи с границы познания. Эйнштейн, Гёдель и философия науки

Именно непредсказуемость отдаленных последствий наших действий и заставила Дж. Э. Мура в «Принципах этики»[41] указать, что «до сих пор не было найдено доказательства, достаточного для того, чтобы считать один поступок более правильным либо более неправильным, чем другой». Кстати, этот вывод дал определенную свободу Ванессе Белл и Блумсберийскому кружку, которые считали Мура своим духовным наставником. Под его влиянием члены Блумсберийского кружка решили, что достоинства «я», те достоинства, которые способствуют «прекрасной насыщенной жизни», по выражению рассказчицы из «Как быть хорошими», важнее старых викторианских добродетелей милосердия и самопожертвования.

Разумеется, стоит покинуть Блумсбери, как сталкиваешься с незаурядными обстоятельствами, в которых можно совершать незаурядно добрые дела. Вспомните «добрых немцев», которые, рискуя жизнью, спасали евреев во время «окончательного решения еврейского вопроса», или единственного солдата из роты лейтенанта Келли, который во время расстрела крестьян во вьетнамской деревне Милаи подозрительно опустил дуло. Что нужно, чтобы быть хорошим в таких экстремальных обстоятельствах? Поможет, конечно, мастерство в некоторых областях, как показывает пример Оскара Шиндлера, Рауля Валленберга и Фредерика Кьюни, но это не всегда обязательно. Достаточно ли доброй воли? Нет: нужно, чтобы она сочеталась с другим трудноопределимым качеством характера, которое мы, разводя руками, называем мужеством и решимостью. Так или иначе, именно этого качества и недостает большинству тех, у кого вроде бы есть добрая воля, и именно поэтому они молча попустительствуют великим злодеяниям. Разумеется, в обычных обстоятельствах всегда остается вариант «Оксфама», но и здесь нет никакой устойчивой пропорции между стремлением творить добро и добром, которое человек совершает в действительности. Лепта вдовы, сколько бы желания творить добро за ней ни стояло, ничто по сравнению с миллионами, которые жертвует на благотворительность бессердечный капиталист ради поддержания репутации.

Итак, незаурядная доброта всегда требует особых качеств – либо сильнейшего желания отстаивать правое дело, либо поразительной храбрости в сочетании с незаурядными обстоятельствами, которые пробуждают в человеке нравственный героизм. Если ни того, ни другого вам недостает, вы, вероятно, сойдете с дистанции. Оказывается, вакансия святого – одна из тех профессий, которые вроде бы открыты для всех, но приносят доход лишь отдельным счастливчикам: не все же сколотили миллионное состояние на интернет-магазинах.

Помимо необходимых организационно-технических навыков альтруистические подвиги, похоже, требуют какого-то нечеловеческого творческого начала. Флоренс Найтингейл, посвятившая жизнь уходу за ранеными солдатами, совершила колоссальное количество добрых дел (хотя ее реформы, снизившие потери в живой силе на войне, возможно, повысили вероятность войн в будущем). Однако Найтингейл, как показал Стрейчи потрясенным эдвардианцам, была вовсе не нежным ангелом милосердия, отрекшимся от себя ради других: это была злобная, язвительная, саркастичная, заносчивая женщина, обладавшая железной неукротимой волей. Можно сказать, у нее был артистический темперамент. Ивлин Во как-то заметил: «Смирение – добродетель, вовсе не подобающая художнику. Ведь зачастую именно гордость, дух соперничества, алчность и злопыхательство – черты одиозные – и заставляют человека завершать, оттачивать, совершенствовать, уничтожать и восстанавливать свое произведение, пока он не создает что-то, что удовлетворяет его гордыню и жадность. И при этом он дарит миру больше, чем добрые и щедрые, хотя в процессе, возможно, утрачивает собственную душу. Таков парадокс достижений в искусстве».

Возможно, таков и парадокс достижений в альтруизме. Хочешь быть святым – забудь о том, чтобы быть ангелом.

Глава двадцать третья. Истина и референция: философские междоусобицы

«Представьте себе следующую ситуацию – откровенно вымышленную: предположим, автором теоремы о неполноте Гёделя был не Гёдель. На самом деле ее создал некто Шмидт, чье тело было найдено в Вене при подозрительных обстоятельствах много лет назад. Его друг Гёдель каким-то образом завладел рукописью, и впоследствии заслугу приписали ему… а тогда, поскольку неполноту арифметики открыл на самом деле Шмидт, мы, говоря о “Гёделе”, на самом деле всегда ссылаемся на Шмидта. Но мне кажется, что все-таки нет. Попросту нет… Многим из вас наверняка покажется, что это очень странный пример».