Историк был бы несправедлив к доктринерам, если бы он не похвалил их за то, что они верили в свободу и любили ее. Но с нашей точки зрения, в политической философии Ройе-Коллара и Гизо особенно важно отметить логическую несостоятельность их индивидуализма. Последний совершенно проникнут историческим духом и не только не восходит к принципам, но стремится лишь к тому, чтобы хорошенько понять данное положение вещей и приспособить к нему учреждения. Поэтому политическая философия доктринеров, в отличие от философии Бенжамена Констана, не могла пережить породивших ее обстоятельств. Индивидуализм Бенжамена Констана, опирающийся на отвлеченные принципы, сохраняет силу после Реставрации и после Июльской монархии; а индивидуализм Ройе-Коллара вышел из моды еще до 1830 года.
В политической философии доктринеров чувствуется влияние немецкой мысли. Не только их идеальная монархия очень сильно походит на конституционную монархию Гегеля, но руководящие идеи немецкой исторической школы встречаются в первых же произведениях Гизо.
Он сам рассказывает, что очень рано увлекся изучением немецкой литературы[1095]
. Изыскания относительно муниципального строя Римской империи и социального состояния Франции в период от V до X века, изыскания, которыми он начал свою карьеру историка, опираются на труды Эйхорна и Савиньи[1096]. В стремлении доктринеров отводить прошлому как можно больше места в настоящем сказывается, конечно, дух Савиньи. Тот же дух внушает доктринерам великое почтение ко всему, что освящено временем[1097], и привычку покорятьсяТеперь, без сомнения, ясно, что свобода, для которой требуется ссылка на необходимость, через это искажается и уменьшается, так что представляет лишь неверный и умаленный образ истинной свободы; дальнейшие страницы покажут это еще лучше.
II
Метод Бенжамена Констана[1100]
совершенно философский, т. е. чисто абстрактный и дедуктивный. Бенжамен Констан хочет основать свободное правление на рациональных началах. Поэтому, кроме обильных ссылок на Неккера, Клермон-Тоннера и др., мы встречаем у него иногда обращение к Руссо.Бенжамен Констан первый высказал мысль, которую потом так часто повторяли: что революция ничуть не уменьшила объема верховной власти в пользу увеличения свободы, а только перенесла эту власть со всеми ее атрибутами с государя на народ[1101]
. Он показал также, что простая передача верховенства народу, без организации свободного правления, в силу необходимости поведет к тому, что несколько индивидуумов, а быть может и один, захватят власть и станут угнетать народ «во имя его собственного верховенства»[1102]. Мало того, Бенжамен Констан спрашивает еще, увеличивает ли хоть несколько сумму свободы, которой пользуются индивидуумы, такое абстрактное признание народного верховенства, и отвечает: нисколько не увеличивает[1103]. Следовательно, это принцип, не увеличивающий реальной свободы граждан, благоприятствующий узурпаторским попыткам олигархов или одного тирана и влекущий за собой те же злоупотребления, от которых народ страдал в то время, когда верховенство принадлежало государю. Можно ли, значит, смотреть на этот принцип, как на догмат и, притом догмат общества нового времени, и вновь приниматься за «вечную метафизику Общественного договора»[1104]?По такому началу можно было бы подумать, что Бенжамен Констан, подобно доктринерам, совершенно отринет верховенство народа и станет искать прав на власть в истории. Но это мнение оказалось бы весьма ошибочным. Во-первых, исторический дух отсутствует в его политической философии; во-вторых, он задается, главным образом, тем, как бы предупредить злоупотребления народным верховенством, как нейтрализовать вредные последствия его, и таким образом приходит к формуле, которая сохраняет принцип, но придает ему совсем иной вид сравнительно с Руссо.