Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции

Другое, не менее справедливое, замечание Ланге[1304] состоит в том, что политическая экономия, как всякая наука, достигает точности путем абстракции. Но все без исключения абстрактные данные никогда вполне не соответствуют действительности. Геометрия изучает идеальные фигуры, которые не совпадают вполне с фигурами реальными. Политическая экономия делает то же самое. В человеческой жизни она рассматривает «рынок интересов» и предполагает, что все происходит на нем, как будто бы эгоизм был главным двигателем человека. Она получает таким образом интересную гипотезу, но только гипотезу. Логика требует, следовательно, чтобы все ее заключения находились под сомнением. Если личный интерес является самым могучим двигателем человека и если он совпадает, кроме того, с интересом общим, как учил оптимизм XVIII века, то laissez faire и конкуренция справедливы. Но экономисты обыкновенно далеки от подобной осторожности в выводах, и по мере удаления от нее они становятся все менее авторитетными.

Такими различными путями мы приходим к заключению, что «экономическая политика» опирается на крайне спорный постулат. Примите его – и все положения экономистов получат строгую связь, а выводы, которые они делают из своих принципов, будут неоспоримы. Откажитесь от него – тогда некоторое число этих положений удержится благодаря своей собственной ценности, как частные истины, полученные посредством наблюдения, но целое распадется, и общие выводы, касающиеся самой организации общества, потеряют цену.

Постулат экономистов состоит в том, что постоянное возрастание народного богатства является одновременно высшим благом и самой целью цивилизации. Откуда следует, что наилучшей социальной организацией будет та, которая наиболее содействует прогрессу цивилизации, а наиболее действительным средством для всеобщего обогащения является безграничная конкуренция при абсолютной свободе производства и обмена. Следовательно, laissez faire – последнее слово всякой истинной политической философии. Действительно, laissez faire оказывает благодетельное влияние на человеческую природу, делая ее более активной, более предприимчивой, способной к усилиям и более бережливой. Что касается бедствий, неразлучных с конкуренцией, то одни из них, самые многочисленные, будут облегчены благотворительностью; другие – будут считаться неизбежным выкупом за достижение высшего блага. Так, на фабрике всегда получаются отбросы, как бы хорошо ни обрабатывали сырой материал, но это не мешает фабриканту обогащаться.

Пусть так; но если цивилизация, таким образом понимаемая, не является целью общества, или, лучше сказать, если цивилизация не задается прежде всего созданием богатства? Хотя бы от всей полемики социалистов не осталось ничего более, все-таки осталось бы это сомнение, которое они заронили в умы и которое продолжает оказывать на последние свое влияние.

Предположим, что будет оставлена, как невероятная, гипотеза относительно радикальной перемены в суждении людей по этому вопросу; предположим, что будет отринут, как нечто абсурдное и невыносимое, тот строй, которому хотели подчинить человечество первые французские коллективисты и в особенности их немецкие преемники: так ли легко будет уничтожить более скромное возражение, выставленное Лате?

Люди нашего времени, говорит этот философ, полагают, что человек тем счастливее, чем больше у него потребностей и чем богаче средства для их удовлетворения. Но древние думали иначе. Что невозможного, если когда-нибудь под влиянием новых доктрин возникнет и утвердится новое понимание общего блага, хотя производительная сила общества ничуть не убавится} «Снова могла бы возобладать основная идея классической культуры, что во всем существует известная спасительная мера и что наслаждение не зависит ни от числа удовлетворенных потребностей, ни от трудности их удовлетворения, но от формы, в какой эти потребности рождаются и удовлетворяются; подобно тому, как красота тела зависит не от нагромождения мяса и костей, а от известных математических линий»[1305].

Ланге полагает, таким образом, что в будущем идеализм восторжествует над моральным материализмом экономистов. Оставим в стороне доводы, которые он приводит в защиту своей гипотезы, и в которых часто больше остроумия, чем доказательности (например, доводы извлекаемые им из данных психофизики); все-таки эта гипотеза создает возражение против постулата экономистов. Всякий, кто допускает возможность такого социального состояния, когда под влиянием могучих моральных или религиозных теорий люди перестанут видеть высшее благо в создании богатства (не пренебрегая, однако, чересчур тем, что до них было сделано в этом направлении), всякий, кто допускает такую случайность, ускользает от логики экономистов и с полным правом может пренебрегать их отрицательным пониманием государства.