Читаем Идея вечного возвращения в русской поэзии XIX – начала XX веков полностью

Идея вечного возвращения в русской поэзии XIX – начала XX веков

У Пушкина эта философская проблема получает иное решение. В поисках надежного и устойчивого бытия сознание склонно обращаться к трансценденции – коль скоро в этом мире оно не находит такого бытия. Так сознание бежит от этого мира в сферу потустороннего, и Пушкин сначала испытывает именно этот путь:

Конечно, дух бессмертен мой,Но, улетев в миры иные,Ужели с ризой гробовойВсе чувства брошу я земныеИ чужд мне будет мир земной?Ужели там, где всё блистаетНетленной славой и красой,Где чистый пламень пожираетНесовершенство бытия,Минутной жизни впечатленийНе сохранит душа моя,Не буду ведать сожалений,Тоску любви забуду я?..

«Конечно, дух бессмертен мой». Под духом здесь понимается то же самое, что и сознание, душа (третий стих строфы снизу), Я (последний стих). От потока становления герой обращается к Я как к самотождественной сущности, способной дать искомую опору. Эта сущность наделяется бессмертием, вечным существованием. Однако это вечность трансценденции, вечность, противостоящая конечному земному бытию. В этом плане особую значимость приобретает вводное слово «конечно» – такая конструкция придает утверждению явно ощутимый оттенок сомнения, неуверенности. Сильнее и утвердительнее звучало бы: «Дух бессмертен мой». Испытав ужас небытия, герой пытается найти убежище в вере в трансценденцию. Но, в отличие от героя державинской оды, он скорее хочет верить, чем верит на самом деле. Любовь к земному существованию не позволяет ему принять окончательное решение в пользу потустороннего мира: «Ужели с ризой гробовой все чувства брошу я земные?».

Так в тексте появляется вторая конструктивная оппозиция: «иные миры» и «мир земной». В ином мире «все блистает нетленной славой и красой» и «чистый пламень пожирает несовершенство бытия». Но именно это требование отвратиться от всего становящегося и конечного земного мира герой Пушкина не может до конца исполнить: «минутной жизни впечатленья» он не согласен обменять на «нетленную славу и красу» потустороннего мира. Даже от сожаления и тоски он не хочет отказаться ради блеска потустороннего мира: «Не буду ведать сожалений, тоску любви забуду я?». Пушкин готов сказать «Да» этой жизни даже в ее негативных проявлениях: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Но ту же мысль позднее выскажет Ницше устами Заратустры: «Боль еще и радость, проклятие еще и благословение, ночь еще и солнце, – уходите или вы узнаете: мудрец еще и безумец. Говорили ли вы Да какой-нибудь радости? О друзья мои, тогда вы говорили Да и всякой скорби. Все сцеплено, нанизано, все влюблено одно в другое».[72] Это – формула вечного возвращения, которую признает как Пушкин, так и Ницше.

В «Тавриде» эта мысль высказывается не сразу, автор движется к ней через блуждания и окольные пути. Пока лирический герой пытается найти определенный компромисс между «метафизической потребностью» и верностью земному существованию:

Любви! Но что же за могилойПереживет еще меня?Во мне бессмертна память милой,Что без нее душа моя?

Бессмертием теперь наделяется не абстрактное Я, но память, сохраняющая впечатления той самой минутной жизни. Абстрактное Я без памяти – это то же самое Ничто, «пустой призрак», о котором говорилось в начале стихотворения. Такое бессмертие равнозначно небытию. Тем самым трансценденция ставится под вопрос, лишается своей полноты и самодостаточности: по крайней мере, трансценденции необходима соотнесенность с земным миром, иначе она – Ничто. Трансцендентное теперь ориентировано на имманентное, земное:

Зачем не верить вам, поэты?Да, тени тайною толпойОт берегов печальной ЛетыСлетаются на брег земной.Они уныло посещаютМеста, где жизнь была милей,И в сновиденьях утешаютСердца покинутых друзей…Они, бессмертие вкушая,В Элизий поджидают их,Как в праздник ждет семья роднаяЗамедливших гостей своих…

«Зачем не верить вам, поэты?». Эта конструкция (Зачем не… Да,…) достаточно убедительно демонстрирует, что поэтам, в сущности, можно и не верить, но при желании – почему бы и нет? Речь идет о вымыслах, которые мы можем принять, не забывая о том, что это – вымыслы. Пушкин обращается к сказаниям древних поэтов.

Например, у Гомера:

Перейти на страницу: