Идем! или Искусство ходить пешком

Просыпаюсь я ближе к полудню, съедаю бутерброд с колбасой, запиваю его пивом, вполне сносный завтрак, я доволен. Дальше мой путь лежит к Дале, мне так хочется походить по лесу и траве, по мху и земле. Я прохожу сквозь четыре туннеля, прижимаясь к влажной холодной скалистой стене, каждый раз, когда мимо проносится автомобиль. Сейчас мне так не хватает гор и лесов, и все-таки для меня такая радость — войти в городок, пройти мимо автозаправки, первых рядов домов и садов, мимо бутиков и витрин.

Здесь я наверняка смогу поесть и переночевать.

Я нахожу Клоккаргарден, здесь, недалеко от церкви, вырос Якоб Санде[39]. Сейчас тут сдаются комнаты, названные в честь его произведений. Я поселяюсь в номере под названием «Спящая женщина». Комната с двумя кроватями, ночным столиком, настольной лампой, вязаными гардинами на окнах с видом на большой гладкий фиорд.

Мне здесь нравится. Я смываю с себя грязь и бреюсь, надеваю на себя чистую новую белую сорочку и отправляюсь в местный ресторан. Это старый двухэтажный деревянный домик на берегу. Сажусь за столик у окна и заказываю бутылку вина. Мне подают добротный сытный обед с картофелем. Чашка кофе, сигареты. Вокруг стола расселась компания девиц. Они собираются на юг, болтают о юге, о южном побережье, о солнце и тепле. Они уже почти на юге, бегают полуобнаженные по берегу. В зале, в полутьме я вижу три тени. Три музыканта, кажется, из Восса или, точнее, из Суннфиорда, направляются в Хаугланд, в надежде найти там работу.

Мы знакомимся.

— Кстати, мы проезжали мимо тебя, — говорит Пер Индрехюс[40], — глядя на тебя, я вспомнил былые времена. Сейчас никто не бродит по дорогам.

Никаких бродяг, никаких цыган, никаких странников и странниц, куда они все подевались? Сено уже скошено и собрано в стога, кругом в парках — теплые домишки, кирпичные заводики, дороги, закатанные в асфальт. Автомобили ликвидировали размеренный образ жизни.

— Вот эта модернизация норвежского образца и вытеснила бродяг из нашей жизни, — говорит Индрехюс. — Я вспоминаю Роттениккена[41]. И Хенрика Ларсена. Тогда по дорогам бродили музыканты. Я помню писателя Ханса Александра Хансена, друга Пройсена[42], он был профессиональный бродяга и попрошайка.

— Якоб Санде в юности был бродяга и моряк, но он пошел ко дну в Осло, — говорит Индрехюс, — он опустился в столице, в ее элитной западной части, среди чужих, совсем пропал. Лето он проводил на берегу, в Коббешьерете, но выпивал без меры, предался зеленому змию. Кстати, он еще и пел. Он пел и орал так, что его было слышно в Лендинге.

— В Эспедале, — уточняю я.

В зале начинает мигать свет.

— Как? Уже пора? — удивляется певец. — Неужели?

— Пора спать, — говорит Индрехюс.

Но мы продолжаем сидеть во дворе у Клоккаргардена, потягивая пиво из металлических банок.

— Вот Осмунн Улафсон Винье, — говорит Индрехюс, — был странником и поэтом, он тоже мечтал покинуть столицу, так что эта идея не нова.

И потому в горах
Я, житель долины, буду бродить,
И встречу друзей,
И забуду про все.

— Да, «Летние путевые заметки 1860 года» — самая трезвая книга во всей истории норвежской литературы. Она сдержанна и, кстати, так и осталась не завершенной, — говорит музыкант.

Винье пишет:

Да, эта страна, эти горные долины, —
сказал мне один человек, —
да, эта страна для ангелов.
— Ну да, — я молвил в ответ, —
наверное, ангелам не хватает пищи…
Он хмыкнул.
— Нет, у нас, конечно, не столько зерна,
сколько в Дании, но…
— Но, — добавил я с усмешкой, —
наши парни могут печь из него хлеб.

Открывая банку с пивом, он говорит:

— Но на самом деле Винье написал: «У нас есть парни, которые могут варить из него пиво!»

22

Утром я просыпаюсь, лежа под толстым белым пуховым одеялом, на мягкой подушке. Время еще раннее, и я продолжаю лежать. Можно подождать, пока солнце коснется изножья кровати, или когда лучи скользнут по лицу. Я даю себе отсрочку. Наконец, я встаю, меня трясет от похмелья, оно вцепилось в затылок, в волосы и стучит по вискам. Но как от него спастись? Сначала принять душ. А потом — плотно позавтракать и выпить чашку кофе, иначе я не смогу снова пуститься в дорогу и стряхнуть с себя остатки ночи и алкоголя.

В центре Дале есть кондитерская, там пекут домашний хлеб, пахнет только что смолотым кофе, там я смогу купить газеты. По традиции я выбираю столик у окна. Из окна я вижу автовокзал и банк, мимо идут прохожие. Она отделяется от толпы, мне нравятся ее руки и походка, волосы спадают на плечи, она направляется к кладбищу, к белой церкви. Церковь отбрасывает остроугольную тень на площадку, где две девочки играют с мячом. Солнце и мяч, меня охватывает знакомое чувство смутного страха и тревоги, я поспешно встаю и выхожу на улицу.