Идем на восток! Как росла Россия

Неудивительно, что теперь, заполучив, наконец, могучего, надежного, да еще и подчеркнуто уважающего его покровителя, кавалер бриллиантовых знаков ордена св. Станислава I степени стал верен ему по-собачьи, а внимание свое сосредоточил на том, о чем мечтал всю жизнь: капитальное строительство, садоводство, праздники, пополнение гарема и так далее. Да только, вот беда, бюджет был нулевой. Сокровищницу кокандских ханов увез – в награду за помощь при очередном возвращении – эмир, доходы от грабежей и крышевания караванов иссякли (шалить киргизам теперь запрещалось), треть лучших земель (то есть и налоговых поступлений) и крупные транзитные города (то есть и пошлины) отошли России, а большие замыслы требовали больших денег. И гарем пополнять опять же хотелось.

Начались инновации, причем хан требовал, а ближний круг изобретал. Налоги вводились на все: на колючки, на камыш, на глину, на пиявок, даже на пойманных в степи сусликов. Вспомнив старую, тысячелетней давности традицию, отмененную еще Тимуридами, возродили практику бесплатных общественных работ, причем методы подавления недовольства мягкостью не отличались. Хрестоматийная история с 30 дехканами, не пришедшими рыть ханский арык в связи с уборкой своего урожая, которых за саботаж зарыли по шею в землю и оставили умирать на солнцепеке, еще не самая жуткая (тут хоть русский резидент, узнав, вмешался, и большинство все же выжило). А плюс ко всему, совершенно не имея возможности содержать армию, Худояр, узнав от какого-то ташкентского гостя о французских драгоннадах, идеей восхитился. Правда, Луи Каторз применял воинские постои как высшую меру коллективного наказания, а не как норму жизни, – ну и что? В XIX веке, в конце-то концов, живем! – и отряды сарбазов прикрепили к кишлакам, обязанным их кормить и содержать. А уж как вели себя солдатики, можно представить.

В итоге мнение о руководстве в обществе стало вполне согласованным, снизу доверху. В 1872-м известный ориенталист Александр Кун в докладе Географическому обществу (то есть разведуправлению Генштаба) предупреждал, что в «витринном» Коканде глубоко «пустила корни болезнь всеобщего неудовольствия против хана и его приближенных». С мнением Александра Людвиговича вполне соглашался и Кауфман, не раз и не два предупреждавший протеже, что, дескать, «лучшие люди идут против Вас, и народ неспокоен. Если Вы не перемените образа вашего управления народом и будете с ним неласковы, то я Вам предсказываю дурной конец». В ответ Худояр, мужик неглупый, писал, что все понимает и постарается слегка разжать гайки, но поскольку добрые советы, даже «самого близкого друга», на хлеб не намажешь, раком в опочивальне не поставишь и приближенным в знак поощрения тоже не раздашь, продолжал в том же духе, разве что запретив сообщать себе о плохом: дескать, делайте, что хотите, лишь бы порядок…

Имя! Назови имя!

Естественно, в ханстве, мягко говоря, бродило. На грани были все: и дехкане Ферганы, с которых драли все шкуры, до мяса, и номады (в основном киргизы), упавшие из хозяев жизни в налогоплательщики. К тому же 1870-й выдался на удивление неурожайным, погибло много скота, начался голод. Взорвать ситуацию всерьез мешало только отсутствие «знамени», но в 1873-м появилось и оно. Памятуя о старых смутах, старшины киргизов решили выставить своего кандидата в ханы. Однако найти такового было непросто, весь правящий род к тому времени уже перерезал себя сам, а семья Худояра была кровным врагом. Единственным вариантом оставался некий Пулат-бек, живший в Самарканде потомок восьмого кокандского бия и первого хана Алима, убитого еще в 1809-м, а при жизни считавшегося покровителем кочевников.

К нему и послали ходоков. Однако не вышло. Человек, видимо, посчитал, что за 170 лет из 15 коронованных родичей своей смертью умерли только двое, вспомнил, как и при каких обстоятельствах их резали, казнили или душили, – и отказался. Весьма опечаленные, аксакалы поехали назад, и в караван-сарае под Ташкентом встретили молодого человека, очень похожего на Пулат-бека, по имени Исхак, а по роду киргиза. Парень был непрост, учился в медресе, потом, бросив учебу, уехал в родной кишлак Ухну, где, как грамотей, стал муллой и имамом местной мечети. Образования ему, возможно, недоставало, зато веровал он истово, на грани фанатизма. А кроме того, был общителен, энергичен, очень неглуп, умел нравиться людям, и, что важно, не боялся рисковать.