Идем на восток! Как росла Россия

Особенно нервным в этом плане выдался 1885-й. «Базар» в «святых городах» шушукался о войне России с Афганистаном, о полном поражении «свиноедов» и скором пришествии «храбрых афганцев» (на самом деле под Кушкой все случилось совсем наоборот, но кто же мог такое допустить?). Также болтали о появлении в бухарских землях «справедливого царя», который вот-вот возьмет Бухару, повесит продавшегося «свиноедам» эмира и, опять-таки, двинется освобождать «священные города» (в реале мятеж Восэ в Бальджуане кончился как раз петлей для самого Восэ, но об этом никто не знал, а если и знал, не верил). И, наконец, святые чудотворцы по неким им одним ведомым приметам утверждали: все, тэрпець Божий урвався, вот-вот распахнутся небеса и явится Махди, имам-спаситель, после чего всем «свиноедам» уж точно кирдык.

По краю бродили группы сложных людей, в современной историографии некоторых независимых стран уважительно именуемых «повстанцами». Грабили дома волостных аксакалов, одного, упорно не отдававшего деньги, даже убили. Вновь появились самозванцы. В конце июля в Намангане поймали бомжа, называвшего себя аж Алим-ханом, зарезанным за век до того, но как бы вернувшимся волей Всевышнего, – однако, хотя дядя уехал в Сибирь, прокатилась молва, что он, сумев бежать из зиндана, прячется в тайном месте, оставив пока что за себя некоего Дервиш-хана-тюря, лицо бродячее, но не нищее (два садика у него имелись). Кстати, само имя (или псевдоним) интересное: «Дервиш» – святой человек, «хан» – пояснений не требует, «тюря» – из рода Чингизидов. То есть, смекал народ, ага, ага, – и бродяга по имени Мумин-бий, обойдя долину, собрал в итоге все шайки, приведя к Дервиш-хану человек тридцать «бездомников», если не больше, – после чего, разумеется, был провозглашен джихад. Или, в местном варианте, газават. До полной победы и восстановления ханства.

На пути шахидов встали, однако, 16 солдат. Приехали на трех арбах, нашли, разогнали. Стрелять не пришлось, но в драке трое «повстанцев» погибли, дюжину (из них пятеро тяжело раненных) повязали, кто бежал, тех в основном поймали в кишлаках. Судили. Мумин-бия, опознанного семьей убитого аксакала, повесили. Не смогли найти только Дервиш-хана, более на страницах истории не являвшегося. Разве что семь лет спустя, в 1892-м, некий Сабир-хан Коканди, бывший пятисотник ханского войска, намекая, что прислан «тайным ханом», собрал сотни полторы активистов и развернул знамя газавата. Но тут же откуда следует приехали солдаты на арбах – и сами понимаете. А в июне 1892 года «восстание», как положено ныне кое-где говорить, случилось аж в самом Ташкенте.

Ташкент – город всякий

По большому счету, ничего особенного. Чистой воды холерный бунт, какие бывали много где. Калька. Но с местным орнаментом, описать который для общего понимания обстановки, на мой взгляд, полезно. Собственно, власть стремилась всего лишь взять ситуацию под контроль, благо к тому времени бороться с холерой уже более или менее умели. На время эпидемии учредили особые «холерные» кладбища, за чертой города, временно закрыв старые, непосредственно в кварталах, а также организовали фельдшерские проверки неблагополучных районов. Казалось бы, ну и что? А то, что, согласно шариату, усопшего положено нести к месту упокоения на руках, а пилить невесть куда непонятно почему народу не нравилось, как не нравились и ограничения в церемонии прощания, предписанные по санитарным соображениям. О попытках фельдшеров санировать женские половины и говорить не приходится, при минимуме воображения пусть каждый представит сам. Ну и карантин опять же. Дикая выдумка неверных, учиненная, кто ж спорит, на погибель добрым мусульманам, лишенным возможности «бежать на все четыре стороны». Тем более что состоятельным горожанам, имеющим возможность пригласить врача, позволялось лечиться на дому, в «холерную» же больницу (место, скажем прямо, очень неприятное) сгоняли «почти исключительно мардикоров», не слишком часто оттуда выходивших (хотя и русских докторов тоже умерли двое).

Далее понятно. По Старому городу пошли «достоверные слухи»: дескать, врачи травят больных, а городской пристав скоро запретит укутывать покойников в саваны, да и вообще хоронить мертвых запретят, и воду в арыках отравят, или уже отравили, иначе, братья, откуда ж холера? Ситуацию усугубляло еще и то, что незадолго до событий личным распоряжением губернатора, генерала Гродекова, был смещен совсем уже неприлично зарвавшийся в смысле взяток старший аксакал «туземных кварталов», некто Иногам-ходжа, занимавший пост много лет и, понятно, расставивший свои кадры (в основном родственников) везде, и в участках «туземной» полиции тоже. Заменить их всех было немыслимо, да и некем, а как они приняли нового, «временного» аксакала Мухаммед-Якуба, он же Ма-Якуб, представить несложно. Во всяком случае, слухи они подтверждали, и слухи, подкрепленные словом уважаемых людей, наливались плотью. Ма-Якуб начал увольнять, в ответ слухи сделались куда ужаснее.