Идентичность и цикл жизни

Для описания морали отдельного индивидуума Фрейд ввел понятие идеального эго, или супер-эго. Сначала упор делался на чужеродном воздействии на индивидуальное эго. Супер-эго, как подчеркивал Фрейд, есть интернализация всех ограничений, которым эго должно подчиняться. Эти ограничения навязываются ребенку («von aussen aufgenotigt») родителями с их критическим влиянием, а позже – профессиональными наставниками и теми, кого ранний Фрейд определял как «разнородную толпу приятелей» («die unbestimmte Menge der Genossen»), создающих «среду» и «общественное мнение» (Freud, 1914).

Столь мощное неодобрение извне заставляет ребенка выйти из своего первоначального состояния наивной любви к самому себе. Он ищет модели, на которые мог бы равняться, и пытается быть счастливым, подражая им. Если ему это удается, он достигает самоуважения, не слишком убедительного факсимиле своего оригинального нарциссизма и ощущения всемогущества.

Эти ранние концептуальные модели не прекращали определять направления позднейших дискуссий и практические цели клинического психоанализа[3]. Фокус психоаналитических исследований, однако, сдвинулся в сторону разнообразных генетических проблем. От изучения того, как эго растворяется в аморфном множестве или в лидере-толпе, мы совершаем поворот к проблеме возникновения инфантильного эго в организованной социальной жизни. Вместо того чтобы делать акцент на отрицании ребенка в социальной организации, мы хотим прояснить, что же социальная организация дает ему изначально, что из этих даров поддерживает его на плаву и, подстраиваясь под его специфические потребности, заставляет его вести тот или иной образ жизни. Вместо того чтобы принять эдипову троицу как неразложимую схему иррационального поведения человека, мы стремимся к конкретизации и исследуем, каким образом социальная организация кодетерминирует структуру семьи; поскольку, как писал Фрейд уже ближе к концу своей жизни, «то, что действует [в супер-эго], это не только личные качества этих родителей, но и все то, что произвело определяющее влияние на них самих, а также вкусы и стандарты их социального класса и наклонности и традиции их расы» (1938, pp.122–123).

2

Фрейд показал, что сексуальность возникает в самый момент рождения; он также дал нам инструменты для демонстрации того факта, что социальная жизнь начинается с началом жизни всякого индивида.

Некоторые из нас применяли эти инструменты в изучении так называемых примитивных обществ, где ребенок интегрирован в четко определяемую экономическую систему и небольшой и статичный набор социальных прототипов[4]. Обучение ребенка в таких группах, заключаем мы, есть метод, которым базовые способы организации коллективного опыта (его коллективная идентичность, как мы это назвали) передаются малышу в виде раннего физического опыта, а затем, через этот опыт, формируют основы его эго.

Позвольте мне вначале проиллюстрировать концепцию коллективной идентичности небольшой отсылкой к антропологическим изысканиям, произведенным некоторое время назад Микилом Скаддером (Mekeel H. Scudder) и мною. Мы описывали, как на одном из этапов переобучения американского индейца сиу его историческая идентичность охотника на бизонов – уже не существующих – столкнулась с профессиональной и классовой идентичностью американского государственного служащего, который был его наставником и учителем. Мы указали на то, что идентичность этих двух групп определяется в том числе экстремальными различиями в географических и исторических представлениях (коллективное эго – пространство – время) и радикальными различиями в экономических целях и средствах их достижения (коллективный жизненный план).

Для сохранившейся идентичности индейцев сиу доисторическое прошлое является полноценной психологической реальностью. Покоренное племя вело себя так, будто их жизненный план заключался в пассивном сопротивлении настоящему, в которое невозможно интегрировать остатки идентичности экономического прошлого, и в мечтах о возрождении, в котором будущее вернуло бы их в прошлое, время бы вновь стало неисторическим, пространство – неограниченным, деятельность – безгранично центробежной, а стада бизонов – необозримыми. Государственные же учителя, напротив, предлагали им жизненный план с центростремительными, локализованными целями: дом, хозяйство, очаг, счет в банке – все то, что имеет смысл в том жизненном плане, где прошлое уже свершилось, и в котором свершения настоящего будут принесены в жертву еще более высокому стандарту жизни будущего (которое бесконечно отодвигается). И дорога к этому будущему – не внешнее возрождение, но внутреннее преобразование.

Очевидно, что любой эпизод в опыте, приобретенном членом каждой из этих групп, разделяемый или отвергаемый, необходимо толковать соответственно его месту в системе координат двух этих взаимопроникающих жизненных планов.