Идентификация эльфа

Провидение действительно обитало где–то в ухоженных парках Либерии, подобно легендарному Робину Гуду объявляясь на больших и малых дорогах, дабы развлечься процессом справедливого перераспределения благодати между злыми и добрыми. Хотя все чаще сами либерийцы предпочитали сравнивать Провидение с доброй феей, которая одаривает их словно малых детей всевозможными подарками за примерное поведение и послушание. Игра в хороших мальчиков и девочек стала основным развлечением жителей Либерии, постепенно превращаясь в навязчивую идею. Как однажды выразился министр здраворазвития Сованорола: «В Либерии звери, люди и эльфы даже Чебурашку сумели поделить так, что никто не почувствовал себя обделенным». Толерантность и политкорректность достигли таких высот, что стали главной приманкой для иностранных туристов, непрекращающимся потоком хлынувших в страну, с целью на себе ощутить диковинную атмосферу уникального общества.

Чего стоил хотя бы знаменитый либерийский зоопарк. Придумал его один меценат, пожелавший облегчить жизнь эмигрантам из слаборазвитых стран. В этом зоопарке представители редких для Либерии видов получали возможность зарабатывать на своей экзотичности, но вскоре они были лишены такой возможности. Причиной тому стала позиция людей, посчитавших, что посещать зоопарк ради развлечения означало унижать достоинство его обитателей. Так что пришлось перепрофилировать это учреждение в обычную карантинную зону для новоприбывших.

Отдельные представители человеческого рода достигли таких высот, что даже из своего лексикона полностью исключили слова с малейшим намеком на негативный смысл. Иногда им становилось неимоверно тяжело выразить какую–либо мысль, но желание не травмировать нечаянно чью–то ранимую натуру было превыше всего. Не обошлось и без парадоксов.

Так, такое нетривиальное понятие как «гуманизм» практически исчезло из употребления. Если оно и употреблялось, то скорее в звериной среде, но никак не среди людей. Идеи гуманизма, которые на протяжении нескольких веков служили путеводной звездой для человеческой части либерийского общества и, в конце концов, способствовали установлению существующего ныне порядка вещей, в тот же момент превратились в политически некорректные. Подобные случаи изредка становились предметом иронии, особенно в среде молодых эльфов, слегка злоупотребивших любимым цветочным пивом. Но в целом, по негласному соглашению, они воспринимались как недоразумения или издержки развития. По–настоящему в обществе вызывала беспокойство только одна проблема: чем выше становился уровень толерантности людей, тем глубже и шире становилась пропасть, отделявшая их от зверей и эльфов. И эта проблема действительно настораживала, так как реального ее решения, несмотря на старания лучших умов Либерии, не находилось. Самые отъявленные пессимисты уже начали предрекать социальный взрыв.

В определенный момент эти пессимистические настроения начали охватывать и руководителей бюро общественного спокойствия.

— Если втечение нескольких дней жертвой патологии не станет какой–нибудь представитель человеческого рода, ситуация может выйти из под контроля, — обращаясь к непосредственному начальнику, почти шепотом сказал Эрик Рыжий.

Директору бюро общественного спокойствия мышонку–альбиносу Миклошу не оставалось ничего другого, как молча с ним согласиться. Очередная жертва извращения на корню пресекала любые возражения против этого дикого по своей сути заявления. Как и днем ранее, зрелище было не для слабонервных.

Гнусс Лео, которого знали все, наконец–то оказался востребованным, став центральной фигурой зловещей композиции. Он возлежал под яблоней в центральном ботаническом саду, философски подперев голову рукой и уставившись остекленевшим взглядом на желто–розовые плоды, усеявшие сплошным ковром ярко–зеленую траву и заодно служившие ему чем–то вроде давно забытой постели. В двух шагах от него сидел смотритель сада, обнаруживший во время обхода тело. Покачиваясь словно маятник, смотритель периодически подвывал и в отчаянии закатывал кверху глаза.

— Знаешь, никогда не думал, что когда–нибудь увижу в глазах Лео проблески разума. А сейчас вот точно принял бы за мыслителя какого–нибудь, если бы не знал кто это, — снова обратился к Миклошу Эрик, присев над трупом, чтобы получше его разглядеть.

— Все плоды, все до единого. Каким же извергом нужно быть? Это ведь уникальная яблоня, — единственная в своем роде, — вдруг вместо воя выдал смотритель, и все присутствующие дружно перевели взгляд с трупа на ветви дерева, потом — на яблоки и снова на тело Лео. Но даже под несколькими укоризненными взглядами, гнусс продолжал невозмутимо пялиться в одну точку.

Тем временем Миклош обошел труп и стал изучать вид сзади. Положение тела фиксировалось двумя колышками, незаметными спереди, а в голове Лео зияла огромная окровавленная рана, закупоренная одним из уникальных плодов.

— Похоже, извращенец шутить изволит, — предположил оказавшийся рядом заместитель мышонка.