Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Е. А. Косминский выступил с признанием своих ошибок, согласившись с претензиями Сидоровой. В основном он касался учебника по истории Средних веков. В то же время он сообщил, что к печати готов новый вариант, где многие просчеты исправлены.

Боевым стало выступление преподавателя кафедры Ю. М. Сапрыкина, сосредоточившего свою критику на работе родной кафедры. Он заявил, что кафедра функционировала из рук вон плохо: не были переработаны старые лекции и спецкурсы, не выпущено ни одной монографии, важные научные проблемы не поднимались и т. д. «Кафедра, как спящая красавица, заснула, и я прошу вас, Евгений Алексеевич, разбудить эту кафедру»[996], — под смех присутствующих обратился выступавший к Косминскому. В одном из немногих результатов научной деятельности кафедры — докладе Ф. А. Коган-Бернштейн, посвященном «Утопии» Томаса Мора, Сапрыкин обнаружил явный «космополитизм». Он посетовал на то, что в среде медиевистов наметилась склонность к эрудиции, а не вниманию к вопросам методологии.

З. В. Удальцова сосредоточилась на работе «Византийского временника». Она указала на факты хвалебной оценки деятельности зарубежной науки, специально коснулась секретаря издания Б. Т. Горянова и его предисловия к книге Ш. Диля. Отдельно она остановилась на спецкурсе А. И. Неусыхина «Германия в XII–XIII веках». Она обнаружила, что в нем не подчеркиваются заслуги русской науки и при этом отсутствует критика немецкой историографии. В то же время в выступлении Удальцовой имеется любопытный момент: недоумевая, почему Неусыхин пользовался только иностранной литературой, она рекомендовала обратиться не только к советским историкам, но и к П. Г. Виноградову и Петрушевскому[997]. Что это? Оговорка, возникшая из-за уже указываемого противоречия, когда отстаивание приоритета русской науки могло привести к «традиционализму»? Или, наоборот, сознательный шаг?

Следом выступал Б. Ф. Поршнев. Главным объектом его нападок стал О. Л. Вайнштейн[998]. «Мое внимание к работам этого историка уже давно привлечено, и я являюсь наступающей стороной, критикуя его работы уже давно»[999], — говорил Поршнев. Дискредитируя соперника, выступавший обрисовал его научную карьеру как череду провалов и махинаций. Так, начав с истории Нового времени, он, якобы потерпев фиаско, переключился на Средние века, считая, что это «тихая гавань». Вайнштейн числился редактором учебника по истории Средних веков для вузов, но, по уверениям Поршнева, «в качестве редактора учебника вузовского… поставил себя сам»[1000].

Касаясь монографии Вайнштейна «Россия и Тридцатилетняя война 16181648 гг.» (М., 1947), на которую Поршнев уже написал отрицательную рецензию[1001], он обратил внимание присутствующих, что в ней были использованы преимущественно иностранные источники. В заключение Поршнев заявил, что Вайнштейн «не одинок»: «Он окружен кафедрой средних веков и, к сожалению, этот законченный космополит оказывает тлетворное влияние на своих сотрудников. Известно, что на этой кафедре укоренился дух самовосхваления, противопоставления ленинградской науки московской и всем остальным учреждениям советской науки»[1002]. Таким образом, вместо ошибок одного человека вырисовывался заговор целой группы. Если в изучении советской эпохи есть «группа Минца», то почему бы не обнаружить такую же группу в медиевистике, — видимо так рассуждал Поршнев. Более того, он недвусмысленно намекнул на связь позиции ленинградских медиевистов и недавно прогремевшего «Ленинградского дела»: «Как в капле воды, в этом нездоровом духе ленинградских медиевистов, конечно, отразилось и это политическое заболевание более крупного масштаба»[1003].

За отсутствующих ленинградцев вступилась В. В. Стоклицкая-Терешкович. Не выдержав, она указала на некорректность критики тех, кто не может ответить лично. На что Е. А. Косминский заявил, что сейчас идет совместное заседание кафедры МГУ с сектором Института истории, а не с кафедрой истории Средних веков ЛГУ, поэтому ленинградских историков и не нужно приглашать. Тогда Стоклицкая-Терешкович зацепилась за последний шанс хоть как-то защитить Вайнштейна: в свете заявления Поршнева о том, что Вайнштейн реального участия в редактировании учебника не принимал, она поинтересовалась, какое участие ленинградский историк принимал в редактировании. Если бы удалось подтвердить то, что сказал Поршнев, то возможно было бы от Вайнштейна отвести критику за ошибки в учебнике. Но Косминский заявил, что Вайнштейн принимал в редактировании самое непосредственное участие[1004].