Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Непосредственная связь с «вождем» ставила эту премию в особое положение, придавало ей своеобразный статус награды от самого Сталина, который лично принимал участие в отборе конкурсных заявок. Тем не менее, в общих чертах механизм присуждения был следующим[1627]. Выдвинутые работы рассматривал Комитет по Сталинским премиям, куда входили крупные деятели партии, искусства и науки. Согласно положению о Сталинских премиях, Комитет мог учреждать из своего состава секции по отдельным специальностям, а также привлекать к оценке экспертные комиссии, состоявшие из ведущих ученых, но не являвшихся членами Комитета[1628]. Комиссию по историческим наукам в годы войны до самой смерти в декабре 1943 г. возглавлял Е. М. Ярославский. Поскольку круг профессионалов, принимавших решение, был явно небольшим, то это, очевидно, приводило к лоббированию трудов хороших знакомых. Решение комиссии направлялось в Отдел агитации и пропаганды ЦК, где высказывались дополнительные соображения. Затем списки с краткими аннотациями рассылались членам Политбюро и Совета Министров, которые высказывали свои соображения. Видимо, особую роль в судьбе лауреатов играл В. М. Молотов. Последнее слово, несомненно, принадлежало Сталину. При этом, надо заметить, мнение комиссии по премиям могло серьезно разойтись с окончательным вердиктом правителей государства, хотя и в подавляющем большинстве случаев совпадало.

Списки победителей и их портреты печатались в главной газете страны — «Правде». Как указывалось в одной из статей в упомянутой газете: «Сталинские премии стали периодическим смотром советской науки, техники и культуры»[1629]. Семантика смотра предполагала не только парадность, но и мобилизацию, предельную концентрацию усилий. В этом смысле премии — это еще и мобилизующий фактор. Не случайно лауреатов называли «отрядом».

Лауреаты премии мгновенно возносились на вершину научного олимпа, получая своеобразный научный, а по сути социальный иммунитет в неспокойном и зыбком мире сталинской империи, где вчерашние кумиры в одночасье могли лишиться всего и оказаться в аутсайдерах. Например, С. В. Бахрушин, прошедший через «Академическое дело» и побывавший в ссылке, после присуждения Сталинской премии в 1942 г. получил как бы гарантию неприкосновенности, признания своих заслуг перед советской властью. Как пишет биограф С. В. Бахрушина, А. М. Дубровский: «Звание лауреата Сталинской премии упрочивало положение человека из “бывших”, который еще десяток лет тому назад находился в ссылке и не знал, вернется ли он когда-нибудь к занятиям своей наукой»[1630]. Сам Бахрушин признавался: «Вы понимаете, какое значение это обстоятельство представляет в моей жизни. Несколько дней я ходил как в тумане»[1631].

Сталинская премия, конечно же, не всегда спасала от гонений. Так, в годы борьбы с «буржуазным космополитизмом» форменному разгрому подверглись лауреаты Сталинской премии И. И. Минц и Е. Н. Городецкий. Все же Е. Н. Городецкий старался подчеркнуть свою принадлежность к сталинским лауреатам, возможно, тем самым стремясь смягчить удар[1632] (см. выше).

Присуждение премии носило ярко выраженный политический характер. Книги, получившие премию, как правило, образовывали достаточно отчетливую идеологическую линию. Об этом свидетельствует и К. М. Симонов: «Анализируя книги, которые он [Сталин. — В. Т.] в разные годы поддержал, вижу существовавшую у него концепцию современного звучания произведения, концепцию, в конечном счете связанную с ответом на вопрос: “Нужна ли эта книга нам сейчас? Да или нет?” И всякий раз — и за произведениями, получавшими премии, и за идеями о создании произведений о чем-то или о ком-то, произведений, которые впоследствии были обречены, как правило, на премию, стояли сугубо современные политические задачи»[1633]. Приведенная цитата касается художественной литературы, но и к научноисторическим трудам ее можно отнести в полной мере.

Поскольку в присуждении непосредственное участие принимал сам Сталин, то исследования, удостоившиеся этой чести, сразу же приобретали статус идеологического ориентира для других историков. Книги лауреатов вставали, пускай и две-три ступеньки ниже, но все же относительно близко к каноническим текстам классиков марксизма-ленинизма и программным документам партии. Например, в адрес авторов школьного учебника по Новой истории прозвучало обвинение, что использовав в отношении Германии времен образования Германской империи термин «объединение», они тем самым сбили читателей с толку и должны придерживаться термина «воссоединение». Они это объяснили следующим образом: термин «объединение» использовался в «Истории дипломатии», удостоенной Сталинской премии, поэтому они сочли возможным его применить[1634].