Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Все же в советской мифологии ученые так и не смогли занять ведущей роли, неизменно оказываясь вторичными по отношению к союзу рабочих и крестьян. Любопытная деталь, имеющая с нашей точки зрения и важное символическое значение. Мимоходом брошенная на Первом всесоюзном съезде колхозников-ударников 19 февраля 1933 г. фраза о том, что «революция рабов ликвидировала рабовладельцев и отменила рабовладельческую форму эксплуатации трудящихся», привела к тому, что специалисты по античности сосредоточили главные усилия на поиске и обосновании революции рабов как главного фактора падения Римской империи[200]. Обычно важные научные идеи высказываются не перед делегатами съезда колхозников. Но здесь была важна именно символика: колхозник, человек труда, своим классовым инстинктом понимает все ничуть не хуже, а даже лучше, чем представитель интеллигентской прослойки.

Но герои не могут существовать сами по себе. Это в буржуазном мире все пронизано индивидуализмом и нарциссизмом. Интеллектуальный герой Страны Советов — это слуга народа. Он такой же участник пятилеток, как и рядовой колхозник или рабочий. В торжественных статьях, посвященных, скажем, Сталинской премии, мы находим настойчивые напоминания о том, что ученый — это слуга народа. Его ценность определяется тем, что он может дать простому народу. В статье А. М. Панкратовой комбинируется метафора фронта и службы народу: «Достижения советских историков на фронте исторической науки, однако, нельзя еще признать достаточными, чтобы удовлетворить громадные потребности советского народа, идейные запросы которого непрерывно растут»[201].

Но связка «ученый — народ», как и все в СССР, должна реализовываться не напрямую, а через посредничество партии. Лозунг «Народ и партия — едины!» — хорошее обоснование такого порядка вещей. Таким образом, идеологема «ученый — слуга народа» в реальности превращается в «ученый — слуга партии».

Любая империя невозможна без образа врага. Соглашаясь с тем, что СССР нельзя считать классической империей, подчеркнем, что из-за своего стремления быть лидером всего «прогрессивного» человечества, Советский Союз просто вынужден был конструировать символическую реальность вполне имперскую хотя бы по глобальному масштабу и амбициям. Здесь вновь важную роль отводили историкам, которые должны были обнаружить врагов в прошлом и показать их обреченность в исторической перспективе.

«Враги», как известно, могли быть и внешними, и внутренними. Риторика и символика борьбы с внутренними врагами прочно утвердилась и в исторической науке. Этот ярлык щедро навешивался. Враг постоянно мобилизован, он «не дремлет», поэтому советские историки, вслед за остальными гражданами, должны были проявлять бдительность. Один из лейтмотивов непрекращающейся кампании за критику и самокритику — это притупление бдительности. Врагом мог оказаться любой, даже близкий коллега. Например, в исторической науке таким внутренним врагом оказалась «школа Покровского» и буржуазные националисты. Борьба с ними сопровождалась вполне шпионской терминологией. Миф о враге оказывался основополагающим в картине мира: «…Когда партия перешла в решительное наступление против последнего капиталистического класса — кулачества, борьба на историческом фронте обострилась. Между буржуазными историками Западной Европы и враждебными марксизму историками, работавшими в СССР, установился единый антимарксистский фронт. Усилилась вредительская идеологическая работа буржуазных националистов. Так, например, на Украине протаскивались “теории”, пущенные в ход австрийским шпионом Яворским и группкой украинских нацдемов.»[202].

В классовой картине мира враги — это обязательно обреченные силы реакции, мешающие прогрессу, воплощенному в новом советском обществе. Это уходящие с исторической сцены классы: «Политический смысл этой борьбы на историческом фронте заключался в том, что умирающие эксплуататорские классы попытались закрепиться на основных идеологических позициях, в особенности на фронте исторической науки»[203].

Для распространения символов важны каналы их передачи. Здесь советская действительность предлагала широкий спектр. Это и вербальные и визуальные источники, опубликованные и неопубликованные стенограммы речей, официальные периодические издания идеологической направленности (журнал «Большевик», газеты «Правда», «Культура и жизнь» и т. д.), информация на партсобраниях и т. д. Особую роль проводников идеологической «моды» в послевоенное время сыграли газеты «Культура и жизнь» (злые языки окрестили ее «Культура или жизнь» и «Александровским централом» (по фамилии главы отдела пропаганды и агитации)) и «Литературная газета». Причем в направлении критики этим изданиям давалась некоторая самостоятельность. Важным каналом стали неофициальные речи Сталина и членов его окружения, различные тосты[204]. Играли они роль и в исторической науке, где каналами являлись не только официальные издания, но и собственная профессиональная периодика и книги.