Главным конструктором советской семиосферы был, конечно же, сам Сталин. Сразу после смерти вождя историк С. С. Дмитриев записал в своем дневнике: «Великая, гигантская эпоха это тридцатилетие: она всем наполнена, и больше всего Сталиным»[191]
. Именно высказывания вождя и его тексты оказывались теми кирпичами, на которых строилась историческая политика в СССР. Органы пропаганды, образования и науки (последние также зачастую превращались в пропаганду) иногда творчески переосмысливали идеи вождя, но сути не меняли. Культура сталинского времени, по наблюдениям специалистов, хотя и приветствовала иногда инициативу, была принципиально монологична. Об этом свидетельствует и довольно анекдотичный случай с началом дискуссии по языкознанию 1950 г. По воспоминаниям секретаря газеты «Правда» Л. Ф. Ильичева, Сталин вызвал его для того, чтобы ознакомить с работой молодого «талантливого человека с периферии», которого он назвал «просто гением». Когда Ильичев увидел статью, то в конце была поставлена фамилия талантливого провинциала: И. Сталин. Это была знаменитая статья по вопросам языкознания[192]. Нескромность и своеобразный юмор вождя можно оставить за скобками. Здесь важнее другое: шутка символически указывает на то, что Сталин повсюду. Он везде: и в центре и на периферии, он и вождь и «молодой талантливый автор».Особую роль играли «сталинские указания». На деле они часто звучали туманно, но всегда были «исчерпывающими»[193]
. «Без знания этих указаний не может обойтись ни один историк, какой бы эпохой и какими бы конкретными вопросами он ни занимался»[194]. Имея мифические «исчерпывающие» указания, историки, тем не менее, совершали ошибки. Объяснялось это только тем, что они их либо не поняли, либо сознательно проигнорировали. Последнее уже квалифицировалось как саботаж и вредительство.«Сталинские указания» сродни приказам гениального полководца, ведущего свои войска от победы к победе: «Сталинские указания, касавшиеся как общеметодологических проблем, так и отдельных конкретных вопросов истории, стали основой решительного перелома на фронте исторической науки»[195]
.Значительный интерес представляет и язык Сталина, воплощенный в том числе и в главных для историков директивных текстах и выступлениях. В семиотике принято выделять естественный и искусственный языки. Искусственный язык разрабатывается учеными специально для того, что сформировать универсальные непротиворечивые термины, понятия и категории, исключающие или минимизирующие двоякое толкование. Сталин всегда предпочитал естественный язык, подразумевающий различные интерпретации и восприятия. Этим частично можно объяснить и особую любовь диктатора к истории, где терминология значительно проще и неопределеннее по сравнению даже с другими гуманитарными дисциплинами. Помимо того, что самого Сталина можно обвинить в недостаточной образованности, популизме, эта любовь объясняется и тем, что в естественном языке проще подстраивать смыслы под собственный дискурс, трансформировать их, в нужный момент показывая, что имелось в виду совсем не то, что усвоили слушатели или читатели. Такая позиция позволяла играть роль единственного интерпретатора.
Определяя свой статус в советской символической иерархии, Сталин позиционировал себя как «Ленин сегодня». Другой вариант: «Сталин — ученик Ленина». Таким образом, если следовать за терминологией семиотики, Сталин — это цитата Ленина. Не будем вдаваться в рассуждения о том, насколько это верно. В данном случае это не важно. Необходимо подчеркнуть другое. Помимо культа отца-основателя, являющегося обязательной чертой для любого общества и государства, это отражает бинарность советской символики[196]
. Маркс-Энгельс, рабочий-колхозница, Чапаев-Фурманов, Ленин-Сталин, революция — контрреволюция, красные — белые и т. д. Данный код прослеживается в исторической мифологии. Например, «Кутузов — ученик Суворова» — схема, которая была реализована как в популярных, пропагандистских сочинениях о русской военной славе, так и в серьезных научных монографиях.