Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Нередко вставал вопрос об интерпретации цитат классиков, которые были отрывочны, звучали туманно и в отрыве от конкретного материала. Борьба за интерпретацию — еще одна форма «творческого применения» марксизма. Анализируя творческое наследие выдающегося советского медиевиста С. Д. Сказкина, Е. В. Гутнова пришла к выводу: «С помощью… творчески интерпретируемых цитат ученый получал некоторую свободу маневра и возможность развивать свои собственные взгляды, по сути дела, чуждые догматизму и начетничеству»[311]. С. О. Шмидт вспоминал: «Мы быстро осознали то, что цитаты из сочинений классиков, даже ссылки на них, не только обороняют, но и позволяют прикрыть самостоятельность непривычных, новаторских даже, суждений и внедрить их в сознание читателей»[312]. Более того, высказывания классиков нередко противоречили друг другу, становясь знаменами приверженцев той или иной концепции. Так, в конце 1930-х гг. сторонники теории феодального характера Киевской Руси во главе с Б. Д. Грековым оперировали высказываниями К. Маркса, а приверженцы концепции господства рабовладельческого строя (А. В. Шестаков и Б. И. Сыромятников) — «Кратким курсом истории ВКП (б)», где утверждалось, что все народы проходят одинаковые стадии развития, из чего следовало и то, что Киевская Русь должна была быть государством рабовладельческим[313].

1. Феномен патронажа и советские историки

Еще одним элементом властных отношений стал патронаж партийных бонз над видными историками. Историческая наука являлась частью советского общества и культуры. Одним из явлений, получивших в то время широкое распространение, стали патрон-клиентские отношения. В особенности это касалось мира ученых и работников свободных профессий, зависимых от нерегулярных заработков, особого финансирования крупных проектов и т. д. Крупные партийные деятели оказывали им поддержку, покровительствовали и помогали в трудную минуту. Феномен патронажа возникает в условиях, когда другие социальные механизмы (юридические, бюрократические, политические и т. д.) работают неэффективно, либо в одностороннем порядке, защищая интересы только государства и правящей элиты. Стоит отметить, что и в Российской империи такие отношения были не менее широко распространены. Ведущим деятелям искусства и культуры нередко покровительствовали сами члены императорской фамилии, да и не только они[314].

К сожалению, специальных работ, посвященных клиентелистским/патронажным отношениям в советском обществе до сих пор немного[315]. В частности, проблемы в общих чертах касалась Ш. Фицпатрик. По ее наблюдениям, «среди советской элиты патронажные отношения встречались на каждом шагу»[316]. Покровительство того или иного крупного чиновника над деятелем науки или культуры было взаимовыгодным: один получал опору во властных структурах, другой — неформальную, но не менее приятную, славу мецената. Покровителями людей творческих профессий становились многие представители советской элиты. Достаточно вспомнить имена В. И. Ленина, А. В. Луначарского, И. В. Сталина, С. М. Кирова, Н. К. Крупской, М. И. Калинина. Как показали исследования, активно в роли патрона выступал и В. М. Молотов[317]. К нему обращались не только за подспорьем в научной деятельности, но и по чисто бытовым вопросам. Например, в письме от 14 февраля 1944 г. историк-юрист Б. И. Сыромятников просил посодействовать с улучшением жилищных условий[318].

Часто представители интеллектуальной элиты выступали в роли просителей перед перечисленными выше партийными деятелями. Ш. Фицпатрик разделяет просьбы клиентов на три категории: «1) о каких-либо благах и услугах; 2) о защите; 3) о вмешательстве в профессиональные споры»[319]. В системе отношений патрон-клиент складывалась и собственная иерархия. Так, можно выделить патронов высшего уровня, к которым относились ведущие партийные и государственные деятели, и патронов среднего уровня — чиновников и общественных деятелей рангом ниже. «Патроны среднего уровня сами являлись клиентами, чья эффективность как патронов часто зависела от доступа к их собственным патронам наверху»[320]. В анализе взаимоотношений клиента-патрона важно учитывать и то, что статус самого патрона был не всегда устойчив: он мог подняться по служебной лестнице, а мог и потерять все влияние.

Очевидно, что специфические социальные отношения, сложившиеся в 1920-1940-е гг., пронизывали и среду профессиональных историков вне зависимости от их квалификации, статуса и отношения к власти. Конечно же, историки не являлись самыми желанными объектами для патронирования — деятели искусства были куда более популярны, но и среди историков это явление наблюдалось. Изучать феномен патронажа крайне сложно, поскольку отношения носили неформальный характер и, как правило, не афишировались. Тем не менее, известны некоторые случаи.