Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

Александр Иосифович был арестован 21 января 1947 г.[1614], он был осужден по печально знаменитой статье 58–10 УК РСФСР («Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти…»), но провел годы заключения не в лагере – вследствие своей неотступности А. И. Зайцев был признан невменяемым. Он был этапирован в Казанскую тюремную психиатрическую больницу НКВД СССР – первую в стране специальную тюремную психбольницу для «политических»[1615], где провел семь страшных лет. «Ольга Михайловна помогала всячески, стремилась облегчить его судьбу, присоединяла положительные характеристики студенту к многочисленным прошениям родичей об облегчении его участи»[1616].

После смерти Сталина, в 1954 г., А. И. Зайцев вернулся в Ленинград и продолжил обучение в университете, а впоследствии стал и профессором кафедры классической филологии. Но осенью того же 1954 г. он случайно встретился в театре с О. М. Фрейденберг, тогда уже не работавшей в ЛГУ. Как свидетельствуют слова Ольги Михайловны, моральный облик ее героя изменился: «Когда я его спросила, не помнит ли он меня, – ответил, что меня не припоминает. ‹…› Забыть он меня не мог. Просто не хочет. Я ведь уже вышла в тираж. Кто я?»[1617]…

26 марта 1947 г. в газете «Ленинградский университет» выступил Н. И. Мордовченко, который был поставлен заведующим кафедрой истории русской литературы (в качестве исполняющего обязанности, поскольку он не был доктором наук, что в 1947 г. еще имело значение). Заканчивая отчет о проделанной работе осторожной критикой, он рисовал перспективы кафедры:

«Вскоре после опубликования постановления ЦК ВКП(б) о журналах “Звезда”и “Ленинград” кафедра критически пересмотрела и внесла необходимые изменения в свои учебные программы, уделив особое внимание разделу литературы ХХ века. Были проведены специальные занятия в студенческих группах, разъяснявшие смысл постановления ЦК и содержание доклада А. А. Жданова ‹…›.

За прошедшие полгода мы подняли роль критики и самокритики в нашей работе, но далеко не постоянно. Поворот к изучению советской литературы, сделанный кафедрой, необходимо закрепить, основательно и прочно поставить научную разработку истории советской литературы. От этого, между прочим, зависит и дело ее преподавания.

К началу будущего учебного года нам нужно выработать план работы в области советской литературы, который предусматривал бы не эпизодические вопросы, как это было у нас до сих пор, а определенную очередность тем по степени их важности и научной актуальности. С этим началом плановости связаны и проблемы воспитания научных кадров в области советской литературы, которыми мы очень бедны и без которых не можем двигаться вперед»[1618].

Тень большевистской критики пала на Г. А. Гуковского

Следующей мишенью «большевистской критики и самокритики» как на кафедре истории русской литературы ЛГУ, так и в Институте литературы АН СССР стал профессор Г. А. Гуковский. Основной причиной этого стала вышедшая в 1946 г. его книга «Пушкин и русские романтики», обсуждением которой занялись в Институте литературы на заседаниях Пушкинской комиссии.

Отношение к книге было неоднозначным не только с точки зрения идеологических коллизий. Например, Б. М. Эйхенбаум 7 апреля записал в дневнике:

«Вчера весь день был отведен книге Гуковского о Пушкине – обсуждена в ИЛИ ‹…›. Вечером был в Доме кино (где Гуковский говорил вступительное слово к фильму, подражая стилю и манере конферансье, как в книге он часто подражает то Шкловскому, то Тынянову)»[1619].