Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

ЧЕЛОВЕК И БЕЗЗАКОНИЕ

Когда я читала стенограмму процесса Константина Азадовского, в памяти моей с пронзительной ясностью возникло иное судилище. Я увидела не заплеванный зал народного суда, украшенный портретами Дзержинского и Брежнева, а светлый белоколонный актовый зал Ленинградского университета. Я увидела не невежественных судей и народных заседателей, а профессоров и доцентов, восседающих на сцене. Увидела я заполняющих зал – не продажных клакеров, не наемников ГБ, а студентов – милых девушек и юношей, с лицами, ничем не омраченными. Большинство из них не понимало происходящего.

В 1981 году передо мной возникла картина незабываемого сорок девятого…

Солнечным апрельским утром началось заседание ученого совета ЛГУ. А закончился этот гнусный спектакль к вечеру. Хотя на повестке стоял лишь один вопрос: разгром «безродных космополитов».

Подсудимых было четверо, и все четверо – ученые с мировым именем: М.К. Азадовский, Г.А. Гуковский, В.М. Жирмунский, Б.М. Эйхенбаум.

Марк Константинович Азадовский – крупнейший фольклорист, собиратель и исследователь русского народного творчества, а также автор многочисленных трудов по истории декабристской литературы. Но вот теперь его обвиняли в преклонении перед буржуазным Западом, в антипатриотизме, в идеологической диверсии.

Ученый совет готовился заблаговременно. Партбюро собирало досье на каждого «космополита». Грязные руки клеветников рылись в письменных столах, подбрасывали в портфели компрометирующие документы, копались в личной жизни «лжеученых, позорящих честь советской науки». Травля свалила с ног людей уже пожилых, не крепкого здоровья. Присутствовал на совете один лишь Гуковский (после судилища он заболел, а осенью был арестован и погиб в застенках ГБ).

Марк Константинович так и не оправился. Он умер через несколько лет. Помню его лежащим в постели, помню его слабый голос, прежде ясные голубые глаза, отныне навсегда сохранившие выражение какой-то затравленности…

На гражданской панихиде Александр Дымшиц – в ту пору сам битый-недобитый и лишь позднее переметнувшийся в стан кочетовых, – произнес смелые слова: «Азадовского убили».

И вот теперь – Костя… Единственный, долгожданный поздний ребенок, родившийся в блокадном Ленинграде и чудом спасенный родителями… Теперь и его заглатывает та же пасть.

Мария Шнеерсон