Идеология и идеологические аппараты государства

То, что индивидуум всегда-уже является субъектом, еще до своего рождения, – это простая реальность, доступная каждому, в ней нет ничего парадоксального. Фрейд показал, что индивидуумы всегда “абстрактны” по отношению к тем субъектам, которыми они всегда-уже являются, обратив внимание на то, каким идеологическим ритуалом окружено ожидание “рождения” – этого “счастливого события”. Каждый знает, насколько ждут рождения ребенка. Что на языке прозы означает (если отбросить в сторону “сантименты”, то есть те формы семейной отеческой/материнской/супружеской/братской идеологии, в которой ожидается рождение ребенка), что результат заранее достигнут, что ребенок будет носить фамилию своего отца, у него будет своя идентичность и она будет незаменима. Таким образом, до своего рождения ребенок – это всегда-уже субъект, предписанный бытию особой семейной идеологической конфигурации, в которой его “ждали” после того, как он был зачат. Стоит ли говорить о том, что эта семейная идеологическая конфигурация структурирована в своем целом и что именно в этой неумолимой и более или менее “патологической” (если можно употребить тут этот термин) структуре упомянутый будущий-субъект должен “найти” “свое” место, то есть “стать” тем сексуальным субъектом (мальчиком или девочкой), которым он уже заранее является. Понятно, что эта идеологическая необходимость и предустановление, а также все ритуалы семейного воспитания и образования имеют некоторое отношение к тому, что Фрейд изучал в форме догенитальных и генитальных “фаз” сексуальности, то есть в “виде” того, что он определил как бессознательное. Но не будем больше об этом говорить.

Сделаем еще один важный шаг. Теперь наше внимание будет привлечено к тому, как “участники” этой мизансцены обращения и их соответствующие роли рассматриваются в самой структуре идеологии.

Пример: религиозная идеология христианства

Так как формальная структура любой идеологии всегда одна и та же, мы ограничимся анализом одного примера, доступного всем, – примера религиозной идеологии, уточнив, что то же самое можно сказать по поводу идеологии нравственной, юридической, политической, эстетической и так далее.

Итак, рассмотрим религиозную идеологию христианства. Для этого мы “заставим говорить” одну риторическую фигуру, то есть соберем в нашем фиктивном дискурсе то, что она “говорит” не только в обоих своих “Заветах”, теологиях, проповедях, но и в своих практиках, ритуалах, церемониях и таинствах. А говорит она примерно следующее.

Она говорит: я обращаюсь к тебе, человеческий индивидуум, которого называют Петром (всякий индивидуум зовется по своему имени в пассивном смысле, то есть он никогда не дает имени самому себе), чтобы сказать тебе, что Бог есть и что ты ему должен дать отчет. К этому она добавляет: Бог обращается к тебе моим голосом (в Священном писании собрано Слово Божие, переданное Традицией и навсегда скрепленное папской непогрешимостью там, где есть “деликатные” моменты). Она говорит: вот кто ты: ты – Петр! Вот каково твое происхождение, ты сотворен Богом из вечности, хотя ты и родился в 1920 году после Рождества Христова! Вот каково твое место в этом мире! Вот, что ты должен делать! В результате чего, если ты будешь блюсти “завет любви”, ты спасешься, Петр, и станешь частью блаженного Тела Христова! И так далее и тому подобное.

Это совершенно банальный и хорошо известный нам дискурс, но в то же время весьма удивительный.

Удивительный потому, что если мы считаем, что религиозная идеология обращается именно к индивидуумам, чтобы “преобразовать их в субъектов”, окликает индивидуума Петра, чтобы сделать из него субъекта, свободного подчиняться или не подчиняться этому призыву, то есть приказам Божьим; если она зовет их по имени, признавая тем самым, что они всегда-уже обращены в субъектов, обладающих собственной идентичностью (Христос Паскаля даже говорит: “Это ради тебя я пролил такую-то каплю крови”); если она обращается к ним таким образом, что субъект отвечает: “Да, это я!”; если она добивается от них признания того, что они занимают в этом мире именно то фиксированное место, на которое она им указала: “Это полная правда, я тут, рабочий, хозяин, солдат!” в этой долине слез; если она добивается от них признания их предназначения (вечной жизни или вечного проклятия), согласно тому почтению или пренебрежению, с которым они относились к “Божиим заповедям”, Закону, ставшему Любовью; если все это происходит именно так (в известных ритуальных практиках крещения, конфирмации, причастия, исповеди, соборования и так далее), то следует отметить, что вся эта “процедура”, в которой выводятся на сцену религиозные субъекты христианства, подчинена одному довольно странному феномену: дело в том, что подобное множество возможных религиозных субъектов может существовать только при том абсолютном условии, что существует Другой Субъект, единственный и абсолютный, то есть Бог.