Идеология: между метафизикой и социальным контролем

Для пролетариата революционно-практическое изменение действительности не исчерпывается критическим преобразованием объекта; развитие его классового сознания предполагает критическое «осмысление того, в какой степени проявилась его собственная практическая сущность, какой уровень истинной практики является объективно возможным и какая часть объективно возможного осуществляется на практике»[102]. Интеллектуальная критика, избегающая практической реализации и ограничивающаяся только разоблачением видимостей буржуазного общества, не в состоянии снять действие этих видимостей в повседневной жизни. Только практически участвуя в историческом процессе, можно превратить оружие интеллектуальной критики в «критику оружием». Классовое мышление пролетариата в своей основе может быть определелено как «теория практики, которая лишь постепенно (и, конечно, зачастую скачкообразно) способна впервые превратиться в практическую теорию, изменяющую действительность»[103].

Пролетариат как класс, находящийся в фокусе обесчеловечивающих процессов, стремится не только упразднить собственное социально-экономическое положение, но и преодолеть отчуждение, структурирующее все социальное целое. Превращая свое классовое (особенное) сознание во всеобщее (в идеологию), превращаясь из класса угнетенных в класс политически господствующий, пролетариат сталкивается с фундаментальными противоречиями государственного строительства. Он должен господствовать как класс, но одновременно должен действовать в направлении подрыва такого господства – как принципа. Он должен освобождать индивидов от всех видов привязки к классовым общностям, но одновременно заботиться о собственной консолидации в качестве субъекта политического господства.

Существенной чертой процесса снятия отчуждения является то, что он не может быть одномоментным. Ряд сфер социальной реальности до поры до времени остаются не под властью превращенных форм общения. Г. Лукач полагает, что изучение «качественных градаций в диалектическом характере отдельных комплексов явлений впервые дало бы ту конкретную тотальность категорий, которая была бы необходима для правильного познания современности»[104]. Создание нового категориального видения социальной реальности является важнейшей предпосылкой превращения эмпирически детерминированного классового сознания в коммунистическую идеологию.

Другая сторона единого исторического процесса обнаруживает себя как конституирование пролетариата в политический класс, способный выполнить всемирно-историческую миссию снятия отчуждения и обратного «отвоевания» человека. Это становится первостепенной задачей, когда капитализм вступает в эпоху производства фетишистских форм сознания на основе новых технологий, моделирующих работу человеческого интеллекта. Новый уровень развития науки и технологий сам по себе не гарантирует соответствующего роста самосознания – как раз наоборот: отчуждение интеллектуальной деятельности от непосредственных производителей ограничивает способность последних постигать сущность социальных явлений.

Происходит поляризация общественных производительных сил. На одной стороне концентрируется мощь современной науки и технологий, обслуживающих политическую власть, на другой – непосредственные производители, чье сознание обработано идеологией всеобщего потребления, заражено разнообразными иллюзиями и утопическими проекциями. Ни одна из сторон в одиночку не может претендовать на снятие отчуждения и реальное восстановление духовной сущности человека.

В разных сферах общественной жизни формируются соответствующие средства преодоления этого фундаментального раскола. В сфере экономики деньги, реклама и кредит заставляют потребителя осваивать все новые и новые ступени производственной необходимости, чтобы соответствовать диктату современной моды. В сфере политики этот раскол преодолевается системой репрезентаций, посредством которых политические силы пытаются осознать практическое содержание своего социального бытия. Публичные репрезентации опосредствуют отношение между полюсами разорванного сознания и в этом смысле создают возможность снятия односторонности обеих абстракций. Но поскольку большинство политических репрезентаций не могут достичь тотальности революционно-практического проявления, постольку политика превращается в театральную сцену, а сами репрезентации – в хорошо срежиссированные спектакли.