Идет охота на волков…

Час зачатья я помню неточно, —
Значит, память моя — однобока, —
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе, —

Девять месяцев — это не лет!
Первый срок отбывал я в утробе, —
Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам, святители,

Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали —

В те времена укромные,

Теперь — почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия,

А многих — даже ранее, —
А вот живет же братия —
Моя честна компания!

Ходу, думушки резвые, ходу!

Сло́ва, строченьки милые, сло́ва!..
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил, —

Отыгрался бы на подлеце!
Но родился, и жил я, и выжил, —
Дом на Первой Мещанской — в конце.

Там за стеной, за стеночкою,

За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.

Все жили вровень, скромно так, —

Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток —
Всего одна уборная.

Здесь на́ зуб зуб не попадал,

Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почем она — копеечка.

…Не боялась сирены соседка,

И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я — здоровый трехлетка —
На воздушную эту тревогу!

Да не все то, что сверху, — от Бога, —

И народ «зажигалки» тушил;
И как малая фронту подмога —
Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три луча,

Сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Гисю Моисеевну.

Она ему: «Как сыновья?»

«Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья —
Вы тоже пострадавшие!

Вы тоже — пострадавшие,

А значит — обрусевшие:
Мои — без вести павшие,
Твои — безвинно севшие».

…Я ушел от пеленок и сосок,

Поживал — не забыт, не заброшен,
И дразнили меня: «Недоносок», —
Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я:

Пленных гонят — чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам — по своим да чужим…

У тети Зины кофточка

С драконами да змеями, —
То у Попова Вовчика
Отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония,

Трофейная Германия…
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!

Взял у отца на станции

Погоны, словно цацки, я, —
А из эвакуации
Толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,

Похмелились — потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся — отревели.

Стал метро рыть отец Витьки с Генкой, —

Мы спросили — зачем? — он в ответ:
«Коридоры кончаются стенкой,
А тоннели — выводят на свет!»

Пророчество папашино

Не слушал Витька с корешем —
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушел.

Да он всегда был спорщиком,

Припрут к стене — откажется…
Прошел он коридорчиком —
И кончил «стенкой», кажется.

Но у отцов — свои умы,

А что до нас касательно —
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.

Все — от нас до почти годовалых —

«Толковищу» вели до кровянки, —
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле, —

В «ремеслухе» — живи да тужи:
Ни дерзнуть, ни рискнуть, — но рискнули
Из напильников делать ножи.

Они воткнутся в легкие,

От никотина черные,
Но рукоятки легкие
Трехцветные наборные…

Вели дела обменные

Сопливые острожники —
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.

Сперва играли в «фантики»,

В «пристенок» с крохоборами, —
И вот ушли романтики
Из подворотен во́рами.

…Спекулянтка была номер перший —

Ни соседей, ни Бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей —
Пересветова тетя Маруся.

У Маруси за стенкой говели, —

И она там втихую пила…
А упала она — возле двери, —
Некрасиво так, зло умерла.

Нажива — как наркотика, —

Не выдержала этого
Богатенькая тетенька
Маруся Пересветова.

Но было все обыденно:

Заглянет кто — расстроится.
Особенно обидело
Богатство — метростроевца.

Он дом сломал, а нам сказал:

«У вас носы не вытерты,
А я, за что я воевал?!» —
И разные эпитеты.

…Было время — и были подвалы,

Было дело — и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.

Дети бывших старшин да майоров

До ледовых широт подняли́сь,
Потому что из тех коридоров,
Им казалось, сподручнее — вниз.

1975