Иди через темный лес. Вслед за змеями

Альберт молчал столь долго, что Марья занервничала, отдернула руку и отступила на шаг. Но он шагнул вслед за ней, снова сблизившись так, что ей пришлось задирать голову, чтоб смотреть ему в глаза.

– Допустим, – очень тихо сказал он, – мой хозяин действительно господин великий Полоз. Допустим, вещь, которую он жаждет, действительно есть. Допустим, вам даже по силам раздобыть ее – и не нарушить договор вашей сестры. Но зачем вам это? Все равно вы не сбежите дальше, чем Змея позволит.

Марья украдкой перевела дыхание.

– Я и не хочу сбегать. Я хочу заключить договор – услуга за услугу.

– Вот как? И что же вы хотите взамен?

– О, – Марья сладко улыбнулась, снова натягивая маску, – то, что и самому Полозу доставит удовольствие, так что со всех сторон ваш хозяин будет в выигрыше. Думаю, только ему, отцу всех змей, будет по силам пробудить мою сестру и вернуть ей ее тело.

Альберт ответил ей улыбкой – такой же приторной и лукавой.

– Я передам ему ваше предложение, но… – Он склонил голову и шепнул ей на ухо: – Я почти уверен в ответе. Ждите, моя дорогая, и ради всех змей – меньше верьте вашему брату!

* * *

Танцующие огоньки свечей не добавляли уюта – только множились в стеклах, расплывались каплями в лакированной столешнице, жадно пробовали темноту короткими язычками. Читать при таком зыбком освещении было невозможно – замысловатая вязь сливалась в узор, резкое начертание букв растворялось в желтизне старой бумаги, словно та жадно поглощала чернила.

Человеческие глаза уже давно бы перестали отличать текст от огненной ряби, и на страницы хлынула бы тьма, жадным прибоем слизывающая чернила.

Но глаза Финиста не были человеческими.

Странная письменность мало походила на ту, к которой он привык, но он вглядывался в буквы из упрямства – и они складывались в слова, смысл которых он не всегда понимал. Но сейчас и не хотел понимать. Белые глаза равнодушно скользили по строкам, пока мысли бродили совсем другими тропами – мертвыми и живыми.

После Нави живой мир был восхитителен. Изменчивый, яркий, зыбкий, полный запахов и вкусов. И Финист первые дни бродил по улицам, с наслаждением упиваясь и терпким запахом пота, и сладковатым – гнили, острым и свежим – хвои и снега. Легкость, безмятежность и свобода – вот как он запомнил то время. Бескрайняя глубина неба над головой и такая же – в груди, когда веришь – все тебе по силам.

Он вырвался из окостенелой стылой Нави, из цепких ее корней, колючих пальцев, удушающих мхов. Он перехитрил лес – и хотел смеяться. Он шутил, улыбался, делясь своим смехом, и его возвращали сторицей.

Он не сразу заметил, что вместо птицы в груди осталось неровное пустое место, словно клок выдрали, а рана даже не кровоточит – нечему. Ни страха, ни отчаяния не было – только недоумение и тоска. Боль пришла позже, и больше он не смотрел в небо.

И не заметил, когда оно треснуло, впуская иссушающее дыхание Нави.

С другой стороны живого мира стало легче – за обманами и туманами мира-на-пороге легко потерять себя, а тоску и горе – и того легче.

Финист не помнил, когда заметил, что все еще мертв. И что живой мир отторгает его, безжалостно и равнодушно. Мечта, столь сладкая и яркая, что дарила надежду даже в самый темный и тоскливый час, обернулась даже не кошмаром – крахом и пустотой.

Но еще оставались вкусы и запахи, жаркое и пыльное дыхание лета, колкая ледяная дробь осенней мороси, мягкое прикосновение снега. Финист ни о чем не жалел – у него оставалась свобода, пусть калечная и бескрылая.

А потом из-за дурной девчонки (из-за собственной недальновидности) не осталось и ее.

Он перевернул страницу, сморгнул, и строки снова расплылись в нечитаемую вязь. Его это не волновало – все равно в книгах не было подсказки, как вернуть крылья или сбежать из удушающих колец Змеи.

Одна из служанок проскользнула в библиотеку, поставила перед ним на стол поднос с чаем.

– Вы пропустили обед, благородный господин. Приказчик велел принести вам чай и спросить, спуститесь ли вы к ужину?

Финист не поднял глаз. На периферии зрения мелькнули белые руки, аккуратно наполняющие тонкостенную чашечку, темная ткань сарафана. Мелкие язычки огня колючими отблесками рассыпались по темным волосам, заплетенным в тугие косы.

Финист вскинулся и схватил ее за руку прежде, чем она успела отойти. Старая бесценная книга съехала с его колен на пол и захлопнулась, выпустив облачко пыли, но до этого ему не было дела.

– Ничего приказчик тебе не велел, верно? – сухо уточнил он, не спеша выпускать руку женщины, застывшей в неудобной позе. – Он вообще в тебя не верит.

Аксинья грустно улыбнулась и чуть повела плечом, легко и изящно высвободив руку из цепкой хватки Финиста. Уходить она не спешила.

– А разве важно, во что он верит? Он верит в мою смерть, но разве я сейчас не перед вами? Разве рука моя не была теплой?

Финист усмехнулся.

– Сложно не верить в то, что своими глазами видел. Например, твое срезанное лицо.

Аксинья вздрогнула, против воли коснулась кончиками пальцев щеки, но быстро взяла себя в руки.

– Я верю в то, что я жива. Может, потому и жива.