Иди через темный лес. Вслед за змеями

Со скрежетом позади Марьи разошлись расписные стены, открывая новые покои, мерцающие фиолетовым и зеленым. Пара кошек тут же начали виться у ног Марьи, мяукать в унисон, и она наклонилась, покорно почесала одну из них за ушами. Прежде чем уйти, отвесила издевательский поклон старику.

И только когда за ее спиной стена снова сошлась воедино, Марья позволила злости и обиде взять над собой верх.

* * *

Когда проход за Марьей закрылся, старик устало уронил голову на руки. Пока все шло по плану, но это его не радовало. Долг, возложенный духами, выматывал, вытягивал душу, а вместо нее копилась темная вязкая ненависть к себе самому – и за малодушие, что не хватает решимости почтительно следовать велению духов, и за то, что вообще следует.

Андар хотел коснуться его, утешить, но замер, ладонь так и застыла в воздухе в паре сантиметров от его плеча. Было б легче, если б он ненавидел. Но дух, лишь смутно помнящий, что когда-то он был человеком, не мог ненавидеть шамана. Или того, кому шаман велел подчиняться.

– Разве не лучше было ее утешить? – Хозяйка как ни в чем не бывало почесала под подбородком одну из кошек, самую крупную. Та довольно задрала мордочку, выпустила и тут же втянула антрацитовые когти. – Теперь она тебе не доверяет.

– Я не могу ей лгать, – сдавленно признался он. – Не прямо в глаза.

– Вот как? – Мумия задумчиво щелкнула зубами, перебросила тяжелую косу на грудь и принялась переплетать ее. Мшисто-зеленые ленты сами собой возникали под ее пальцами и перевивали угольно-черные пряди. – Ты пришел ко мне и рассказал о тени, что нависла над миром. О том, что тебе нужна девочка, которую заполучил Полоз, чтоб эту тень остановить. Попросил помощи и приюта. А теперь не находишь сил лгать ради того, чтоб мир уберечь?

«И не находишь ли силы, чтобы лгать мне?»

Непроизнесенные слова повисли в воздухе, и кошки напряглись, угрожающе заворчали, стекаясь к скамьям.

Старик остался спокойным. Он уже слишком устал, оправдывая сам себя, чтобы оправдываться еще перед кем-то.

– Это не важно, хозяйка. Она здесь, и этого от нее достаточно. Ее согласие мне не нужно.

Если бы на лице хозяйки еще могли отражаться эмоции, она б улыбнулась. Но ей остался только голос, и он звенел и переливался сотней интонаций, подчиняя и лишая воли.

– И не это ли тебя гнетет? Твоей совести было бы спокойнее, если б она сама положила голову на плаху, не так ли?

– Моей совести было б спокойнее, если б я погиб в Нави.

Мумия расхохоталась, и ее мелодичный смех не вязался с желтыми крупными зубами, они щелкали кастаньетами, когда она говорила.

– Тогда спрячь ее, чтоб она осталась чистой, – посоветовала хозяйка, – и выполни уже свое обещание. Это Полоз может верить в неуязвимость своего мира, а мне ведомо, что на нижних ярусах разрастаются ядовитые травы и серые мхи. Корнями они крошат камень, и скоро гора пошатнется. Долго ли тогда продержится твое небо, служитель духов? И что тогда случится с твоим миром?

Старик промолчал.

Он и сам не знал.

13 Отмеренное и заслуженное

После вспышки злобы, когда она металась меж стен, как безумная птица, Марья заснула, опустошенная и обессиленная. Покрывало на кровати переливалось мягким шелком, но не грело. Мозаики на стенах слабо мерцали, едва разгоняя темноту, и во сне Марья вздрагивала от холода. Ей снова снился ледяной терем и его хрустальная колыбельная, но теперь мелодия то и дело обрывалась или срывалась на визг и скрип. Ледяное кружево таяло, падая мелкими и частыми каплями. Черными – как вода с волос Ани.

Проснулась Марья как от кошмара, сердце билось о грудную клетку, словно пыталось ее проломить. На краю кровати она обнаружила сложенную одежду, очень простую, крестьянскую, из небеленого льна. Но она была мужской, и Марья готова была расцеловать того, кто принес ей штаны вместо осточертевшего платья.

Темная арка под фиолетовой мозаикой вела в низкую и темную пещеру, у стен зловеще свисали соляные сосульки, усеянные каменными светлячками, и их мерцание отражалось в темной и неподвижной воде бассейна. По краям он был выложен плиткой из светлого шершавого камня, и Марья осторожно присела, тронула кончиками пальцев неподвижную гладь воды. Теплая. Она едва заметно попахивала серой, но это не могло ее смутить.

В воду она погрузилась с головой и не выныривала, пока хватало дыхания, пока шум сердцебиения в ушах не стал оглушительным. Она царапала кожу, словно пытаясь содрать ее, вырвать из себя воспоминания о кровавой трапезе сестры, как отравленный шип выдернуть сомнения, которые породил в ней Финист.

От нахлынувшей злобы она едва не наглоталась воды, с судорожным вздохом вынырнула и долго дышала, наслаждаясь прикосновением прохладного воздуха к горящим щекам. Ледяная грань между нею и монстром внутри истончилась и таяла на глазах, но холодная пустота в груди осталась, и Марья едва снова не разрыдалась от обиды. Она не хотела горевать по Финисту, но тоска не оставляла ее, напоминая раз за разом: ты одна, теперь навсегда одна, не на кого надеяться, некого обвинять.