Иди через темный лес. Вслед за змеями

– Когда? Возможно, то было давно. Возможно, скоро случится. – Жар-птица обернулась ко мне, улыбнулась, и на этот раз ее улыбка на моем лице не выглядела чужеродной. – Здесь нет времени. Когда бы вы ни покинули Ирий, вы сделаете это вместе.

Я облегченно перевела дух, едва удержавшись от неуместного «слава богу».

– А третий, охотник?

– С тобой не было третьего, – терпеливо повторила жар-птица. – Больше никто не шел по твоим следам.

– Но… – Я вцепилась в волосы, снова чувствуя, как уходит земля из-под ног. – Но он же всегда был с нами?..

Жар-птица молчала.

Кто же шел позади меня по черной тропе, кто спорил с шаманом из-за костяной флейты? Кто спасал нас раньше, вел обходными путями, указывал тропы и давал подсказки? Исчез ли охотник только перед черной тропой или его вообще никогда не было?

Черт.

Это Ирий, сказала я себе. Здесь все – туманы, морок и сумрак, тени и обманы. Я и так уже слишком загостилась в погибшем саду жар-птицы, от которого остались только камни да пыль. Пора возвращаться.

Мне больше не нужны проводники – я сама знала путь, видела тонкую ниточку, тянущуюся из-под ног. Я видела, где туман колеблется, как оборванная паутина на ветру, где сумрак светлеет и расступается, а деревья теряют зыбкие очертания.

Уже готовясь шагнуть в лес, к вратам золотого царства, я оглянулась на жар-птицу, погруженную в одиночество, словно в сон.

– Если ты знаешь все пути, если твое пламя способно провести через земли мертвых, через их пещеры и реки, почему ты все еще здесь? Почему тебе самой не восстать из пепла?

С гулом и шипением пламя снова рассмеялось.

– Потому что извечно я была здесь и останусь здесь, в своем саду, что бы ни случилось с миром за его стенами.

– Даже если никогда больше никто не придет?

– Здесь нет времени, а значит, нет и «никогда».

Она запела мне в спину, когда очертания Ирия уже стали истончаться и исчезать, и никто не мог бы сказать, была ли та песня радостной или печальной.

Я шагала и шагала, пока тихая мелодия не превратилась из песни огненной птицы в прерывистый плач флейты. С замиранием сердца я прибавила шаг. Шаман! Жар-птица не обманула, он рядом! Едва сдерживая глупую улыбку, я сорвалась на бег, желая заключить друга (брата!) в объятия.

Музыка не приближалась.

Я бежала до тех пор, пока в груди не закололо, а дыхание не начало вырываться из груди с хрипом. «Это лес, – гулко стучало у меня в висках вместе с кровью, – это все лес, это его обман, я же слышу, я чувствую, мой волк рядом, и это его флейта плачет о загубленной любви».

Я уперлась кулаками в колени, пытаясь перевести дыхание. Тропа под ногами двоилась и петляла, но я различала тонкую поблескивающую нить, единственный верный путь среди паутины призрачных и ложных. Я чувствовала, что могу подцепить ее, уложить петлей, свить в узор и заставить привести меня куда угодно. И, покорная моей воле, нить затрепетала, как паутина в искусных лапах паука, и повлекла меня вперед – к дворцу Василисы, где ярко сияло солнце, цвели алые маки и золотые яблоки тянули ветви деревьев к земле.

Лес покорно расступался передо мной, и я почти летела, чувствуя присутствие волка – совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Краем глаза я замечала его сгорбленный силуэт, размытый и темный, словно отделенный от меня матовым толстым стеклом. Мой шаман возвращался из Ирия, лелея свою боль и свою судьбу, и слова, которые он не мог найти, звучали в тоскливой песне флейты.

В сад Василисы мы шагнули одновременно, когда стихла последняя нота песни, и, не глядя друг на друга, взялись за руки. Солнечная магия окутывала и согревала, но пламя в груди, разожженное жар-птицей, было сильнее. Буйство ярких цветов, от вызывающе красных маков до нежных небесных незабудок, ошеломляло, но после ослепляющих пламенных перьев жар-птицы казалось дымкой, обманом и сном.

Солнечная магия расползалась перед нами, как ветхая ткань под пальцами. Знала ли Василиса, на какую беду нас посылает? Знала ли золотая царица, с какой бедой мы вернемся?

Она встретила нас на пороге терема, взгляд ее был спокоен, а улыбка на холеном лице безмятежна. Коротким кивком она поприветствовала нас и молча посторонилась, пропуская в обеденную залу. Ее блеклые служанки жались к стенам, словно пытаясь врасти в них, снова стать деревьями и травой.

От предложенной трапезы я отмахнулась – меня потряхивало от волнения и нетерпения, хотелось вручить уже перо Василисе и потребовать свою плату. Сейчас, в шаге от своей цели, любая задержка казалась мне преступлением.

– Ты просила перо, царица, – отчеканила я, пристально глядя ей в глаза, словно бросая вызов. – И я достала его!

Я несла перо в сжатом кулаке, и мне казалось, что теплый нездешний свет пробивается между пальцев, словно просвечивает их насквозь. Я медленно разжала ладонь, успев испугаться на долю секунды – а вдруг все было лихорадочным бредом, и нет у меня пера?! – но оно лежало в руке, жесткое, колючее, яркое.