Иди через темный лес. Вслед за змеями

Тропа уводила вниз, мимо оледеневших камней и мхов к согбенным сухим деревцам, стелющимся кустарникам и дальше, к лесу. Я с содроганием и тошнотой вспоминала его тяжелый прелый запах, папоротники, путающиеся в ногах, вечную тень от кряжистых деревьев, где холод мгновенно пробирал до костей. Попыталась было снова развернуть путеводную нить, протянуть тропу напрямую к вратам, к Финисту да Марье, но под веками беспомощно вспыхивали и гасли искорки, не спеша указать мне путь. Я запретила себе паниковать и пробовала снова и снова, пока в ушах не начало шуметь и кровь не потекла из носа крупными горячими каплями. От былой уверенности в своих силах не осталось и следа.

Шаман придержал меня за локоть, когда нога предательски подвернулась и я едва кубарем не покатилась вниз.

– Не спеши. Нас и так уже… поджидают.

Я сморгнула слезы и прищурилась, но ничего не увидела. Все та же круто уходящая вниз тропа, подступающий к ней лес, черные стволы, бурая, местами красноватая опавшая листва, зеленые мазки папоротника, черные полосы теней. Но, уже оборачиваясь к шаману, краем глаза я уловила мелкое движение, словно дерево веткой качнуло.

Вот только ветра не было.

Теперь я знала, куда смотреть и как смотреть, и видела их, медленных, длинноруких, ссутуленных, похожих на изможденных стариков, которые и рады бы умереть, да земля к себе не зовет. Они шли от леса, так же плавно и неторопливо, как туман подползает к окнам: иногда поднимали к небу гладкие, словно болванки, лица, то ли принюхиваясь, то ли прислушиваясь. Мы замерли, вцепившись в руки друг друга, не сговариваясь задержали дыхание, хотя и понимали: это бесполезно, нас уже заметили.

– Сестрица, – от волнения в сиплом голосе шамана снова прорезалось раскатистое рычание, – сможешь нас увести?

Я покачала головой и утерла с лица подсохшую кровь. На середине движения рука дернулась и плетью повисла вдоль тела. Пока не отдохну, я не то что путь искать или дорогу сплетать, я просто идти не смогу!

Впрочем, подступающие навьи очень хорошо бодрили, прямо как пол-литровая чашка крепкого кофе с перцем. Позволить каким-то тварям высосать силы и натянуть на себя опустошенное тело в мои планы не входило.

Шаман шагнул вперед, чтобы стоять рядом, а не позади меня, тревожно перебрал узловатыми пальцами по истончившейся нитке амулета:

– Я мог бы…

– Нет.

Я тоже помнила слова Финиста о том, что амулет теряет свою силу и уже не может укрыть от тварей леса. Но Финист – лжец, а шамана я добровольно назвала братом, и биться теперь буду за него так же, как и за Марью.

Я должна защищать свою семью.

Я хочу их спасти.

Я уверенно двинулась вперед, не выпуская ладони шамана. Он покорно следовал за мной, подстраиваясь под мой шаг, доверяясь моим решениям. Он отказался от ритуала Яги, но я-то его прошла, я стала плоть от плоти леса, подобием его тварей. Меня не должны тронуть. Я – своя.

Когда до навий оставалось несколько шагов, шаман так крепко сжал мои пальцы, что я ощутила колючую щетку кристаллов, еще не успевшую прорвать тонкую кожу. Я осторожно, большим пальцем погладила его ладонь, успокаивая и утешая. Нет, брат мой, не на смерть я тебя веду, слишком велика твоя жертва, чтобы я могла принять ее.

Передо мной навьи вздрогнули и отступили, туманными языками растеклись по сторонам от тропы, все так же оставаясь на расстоянии в пару шагов. На меня они не обращали внимания, но головы их дружно повернулись в сторону шамана. Будь они змеями – высунули бы языки, чтобы попробовать на вкус воздух, чтобы ощутить волнение и страх жертвы, горячий запах живой плоти. Интересно, как они ощущают меня? Как равного себе? Или как что-то холодное, окостенелое: лист, прихваченный ледком, камень, покрытый сажей? Или не ощущают вовсе?

Я их чувствовала: их жажду и зависть, тлеющую угольками в пустой оболочке, тоску по забытым – и потому прекрасным – ощущениям живого тела. И убийственную, фанатичную веру, что капля тепла, пусть украденного, вырванного в междоусобной грызне, вернет и память, и жизнь, и солнце.

На какой-то миг я ощутила их чувства как свои собственные, и рот наполнился слюной, а сердце пропустило удар, забилось быстрее, разгоняя адреналин по телу. Пальцы дрогнули от нестерпимого желания впиться в мягкое, сочное, еще живое и дергающееся мясо, окунуться в горячую кровь, влезть в теплое нутро, отгородиться от снедающего холода и одиночества чужой кожей. Наваждение схлынуло, оставив после себя лишь тошноту. Я сплюнула вязкую и горькую слюну и громко сказала, глядя на темную громаду леса над головами навий:

– Он мой. Моя добыча, моя жертва. Ищите другую.