Иди до конца

Она знала, что делает ему больно. Она глядела ему в глаза. В ее лице было что-то мстительное и злорадное. Он думал о том, что, в сущности, вовсе не знает эту то вспыльчивую, то задумчивую, всегда неровную женщину. Все-таки почему она так страстно хочет его унизить? Он не делал ей зла, видит бог, не собирается делать, не следовало бы так с ним разговаривать! Терентьев почувствовал себя постаревшим и усталым. Он растерянно улыбался своим мыслям, с болью чувствовал на лице эту нелепую, застывшую улыбку, но не мог ее согнать. Он взял брошенную ею на стенд книгу и снова положил.

— Надо уходить. Пишите мне. Сейчас, конечно, такие признания ни к чему, вы, возможно, и не поверите мне, но я вам друг, я по-прежнему ваш друг, Ларочка!

Она опять отвернулась, склонила голову. Он ласково провел рукой по ее волосам. Она схватила его руку, прижалась к ней щекой, прошептала:

— Я напишу, Борис Семеныч! И не сердитесь, что хотела вас обидеть… Я знаю, вы хороший, я всегда помню, что вы хороший!

18

В письмах она была откровенней — сообщала о прогулках и о работе, делилась чувствами и заботами. Она словно забыла об их последнем разговоре. Она беседовала с Терентьевым, как со старым, добрым другом. Все концентрировалось вокруг Аркадия, через каждые три строчки она возвращалась к нему. Его внимание и время поглощала теперь подготовка к защите диссертации. «Хлопот с ней ужас как много, — писала Лариса. — Шутак торопит, а Жигалов упирается, чтоб соблюсти какие-то глупые формы, — вот вредный!» «Я уверена что защита пройдет блестяще!» — ликовала она в другом письме. «Эксперименты закончены, диаграммы и графики вычерчены».

Перед концом отпуска пришли письмо и от Щетинина. «В институте смятение, — извещал он. — Шутак по-прежнему в восторге от Черданцева. С диссертацией его я не знакомился, она нарасхват, особенно и не хочется, если признаться. Он все так же несимпатичен мне, хотя успех голову ему не вскружил — кланяется первый и предупредительней, чем прежде. Времени он, конечно, не теряет даром — списался с каким-то заводом, оттуда прислали два метра бумаги с ахами и восклицательными дубинами: „Очень нужно!“, „Замечательно!“, „Настоящая помощь производству!“, „Заждались!“, „С нашей стороны любое содействие!“ Аркашка знает, какие подобрать словечки. После этого и Жигалов обмяк. Он сообразил, что на. Аркашкиной стряпне можно погреть руки. Нет совещания, чтоб он не твердил о нашей помощи производству. Вот так, милый. Надеюсь, ты не задержишься. Надо, надо тебе присутствовать на защите». У Терентьева было на этот предмет свое мнение. Когда закончился его срок в санатории, он переехал в гостиницу «Абхазия» на городской бульвар, чтоб задержаться еще на несколько дней. В гостинице было людно и шумно, еще людней и шумней было на улицах, море с грохотом било в бетонные причалы, гудели теплоходы, визжали цепи подъемных крапов, веерные пальмы выкручивали над головами лакированные листья, кипарисы тонко пахли гуталином — все кругом было натискано людьми, растениями, светом, тенями, запахами и звуками. Терентьев чувствовал себя отлично: он по-настоящему отдыхал. Он возвращался с уверенностью, что опоздает на защиту.

Он приехал как раз вовремя. Утром его перехватил в вестибюле института Жигалов. Грузный директор взял Терентьева под руку, что означало большое доверие и честь, и ввел к себе в кабинет.

— Очень рад, что вернулись, — сказал он, поставив на стол зеркальце и старательно наводя на лысину волосяной покров в один слой. — Сегодня ученый совет. Черданцев «остепеняется». Хотелось бы, чтоб вы хоть вчерне ознакомились с его опусом.

Терентьева всегда смешила забота Жигалова о сохранности «лысозащитной полосы». Он ответил, стараясь быть серьезным, — на всякий случай он отвернулся от директора:

— Боюсь, что уже не успею.

Жигалов вздохнул и убрал зеркальце в стол.

— Все так, не вы один. Младшие сотрудники набросились на диссертацию, как подростки на шпионский роман, а корифеи нос воротят.

Терентьев вежливо поинтересовался:

— Ну, и чем вы это объясняете?

Жигалов вздохнул еще шумнее:

— Как — чем? Не хотят ссориться с Евгением Алексеевичем. Он свое мнение обнародовал. Надо или оспорить, или безропотно присоединиться. Одно — страшновато, другое — неудобно. Не знать, о чем речь, всего удобней. По-вашему — не так?

— Не берусь судить, так или не так. Разрешите идти, Кирилл Петрович?

— Пожалуйста, идите. Как отдыхали, Борис Семеныч? Вид у вас вроде ничего. Вид туда и обратно, как говорят на юге.

— Отдыхал прекрасно. Купался, загорал и слушал радио.

Жигалов проводил Терентьева к двери.

— Да, еще одно — нарекания на вас… Пустячок, конечно, но знать надо. Академик что-то на вас ополчился. Недавно бушевал, что статью задерживаете, наплевательски относитесь к работе и прочее в том же духе. Я, разумеется, защищал, человек на отдыхе, надо же ему набрать сил — ничего слушать не хотел. Не знаю, кто его настроил против вас.