Иди и возвращайся

Мира ждала нас в тесном закутке, где с одной стороны вертелся истекающий жиром мясной стержень, с другой к стеклянной стене лепился узкий столик, заляпанный майонезом и залитый сладким чаем.

Мира сидела в самом углу, натянув капюшон почти до носа.

— Это кто? — Она бесцеремонно ткнула пальцем в Ваню.

— Друг, — ответила я и, увидев ее напряжение, добавила: — Он всё знает.

Мира отвернулась к столику.

— Я пару раз заходила в холл особняка. Помнишь, раньше, когда мы ходили к родителям, там была вахтерша?

— Зинаида Петровна.

— Не важно. В общем, сейчас там всё по-другому, но охранник всё равно есть. Знаешь, я подумала, что если…

— Если он такой же рассеянный, как Зинаида Петровна, — продолжила я ее мысль.

— И пустит нас внутрь.

— Но что мы сможем там сделать? Кабинеты, наверное, заперты. Оборудование под замком, компьютеры запаролены.

— Можно попробовать, — пожала плечами Мира, игнорируя недоумевающий взгляд Вани, который он переводил с меня на нее.

— И камеры слежения наверняка есть, — предположила я.

— Конечно, есть, даже снаружи, — подтвердила Мира.

— Нас же сразу найдут.

— Ну и что? Что они нам сделают? Ну, вызовут в полицию, самое большее. В среду. — Она смотрела на меня, а я завороженно глядела на наше с Ваней отражение в ее зрачках.

— Когда? — шепотом переспросила я.

— В среду. По средам там меньше всего народу. В три часа, когда все разойдутся на обед.

— Ты давно за ними следишь?

— Где-то полгода, — прошептала она, настороженно приподняв капюшон, когда в ларек вошел посетитель. Мужчина заказал две шавермы с собой и прислонился к дальнему углу, уткнувшись в телефон.

— Мне пора. Встретимся в блинной в три. — Она застегнула куртку и, не попрощавшись, выскользнула на улицу.

— Тебе не кажется, что она заигралась в шпионов? — спросил Ваня, глядя ей вслед.

— Снаружи всё не так, как есть на самом деле, — ответила я. — И потом, нам в самом деле ничего не смогут сделать. Пойдем и посмотрим.

— Нина, тебя заберут в полицию.

— Угу. Я даже знаю куда. Мы были там с папой, когда…

— Хочешь попасть в обезьянник?

— Детей не сажают в обезьянник.

— Вы уже не дети, вам четырнадцать.

— Я не буду брать с собой паспорт.

— И сообщат в школу.

— Пусть сообщают.

— И поставят на учет.

— Пусть ставят.

— Ваш план нелогичен, подумай сама…

— Не хочу думать. Хочу, чтобы она вернулась.

Я уставилась в окно. Хотелось закричать или ударить его, такого рассудительного. Посчитала до десяти, глубоко вздохнула. Светофор напротив ларька загорелся красным. Машины снова поехали по Садовой улице.

Ваня молчал, пережидая.

— Давайте я с вами, — предложил он через минуту.

Я немного подумала.

— Тебе лучше наблюдать издалека. Будешь на связи на всякий случай. Посидишь в блинной, например. А нас подстрахует одна моя знакомая.

— Какая еще знакомая?

Я не ответила, достала телефон и написала сообщение Улитке.

Глава 17, в которой Нина проходит аттестацию

— Нина — самая талантливая из моих учеников, — торопливо говорит Никитин. — Больше всего ей удается графика. — Чуть морщась, так, что замечаю это только я, он протягивает комиссии подборку моих рисунков с чудовищами. Он с удовольствием взял бы что-то из старого, но за последние месяцы я, по его словам, сильно продвинулась в технике, а ему хочется показать самое лучшее. Не только потому, чтобы я прошла комиссию, а из собственного тщеславия.

В аудитории он другой — он наш бог и повелитель. Он может кричать на нас, обзывать идиотами. Никогда не знаешь, что может его разозлить: недостаточное освещение, неправильные складки драпировки или скрипучий паркет в мастерской. Мы настолько привыкли, что почти не замечаем резких перемен его настроения.

Сегодня я впервые отчетливо понимаю, что он — всего лишь обычный преподаватель курсов для детей, чудом задержавшийся в нашей группе на три года. Он хмурится и втягивает голову в плечи.

Итоговая аттестация в академии. Всем нам Никитин прочит великое будущее. После слов Глеба мне становится очевидно, что особенно он надеется на меня. Он никогда не говорил этого прямо, и все остальные имеют полное право думать, что это их он считает гениями. Но все же. Теперь я обращаю внимание на то, как он потирает подбородок, прежде чем что-то сказать о моей работе. Как он цокает языком, просматривая моих чудовищ за своим столом, думая, что я этого не слышу. Он надеется, что я воплощу его несбывшуюся мечту, и усиленно меня к ней направляет.

— Считаю, что при хорошей подготовке после девятого класса ее можно принять на первый курс академии.

Члены комиссии впервые поднимают на меня глаза и разглядывают, что это за девчонка, которую рекомендуют принять без экзаменов. Они осматривают меня и, видимо, решают, что ничего особенного. Хотя сегодня я вырядилась в синее платье.

— М-м-м… неплохо, очень неплохо, — выдавливает из себя один из них, старичок, больше похожий на профессора математики. Двое других — пожилые мужчина и женщина, тоже, впрочем, непохожие на преподавателей творческого вуза, — молчат и не показывают никаких эмоций.