Иди и возвращайся

Ищи горошка. Горошек. Мамино платье в горошек. Мой детский зонтик — синий с белыми горошинами, сломался от ветра. Гороховый бабушкин суп. Зеленый горошек в салате. Дикий горошек вьется по дачному забору, перекидывается к соседям, цветки — ярко-розовые. Красный горошек от фукорцина, которым прижигали язвочки во время ветрянки. Я переболела поздно, уже в школе, недели две сидела дома, а родители подкрашивали новые язвочки. Мама называла меня горошком, а папа — леопардом и однажды в поддержку больных ветрянкой раскрасил лицо точками фукорцина. Селфи со мной он запостил на «Фейсбуке», а мама его за это отругала. Она считала, что нельзя выставлять на всеобщее обозрение личную жизнь. Папа отвечал, что леопарды наверняка не так щепетильны.

И в ту же секунду, глядя сквозь суету зрителей на тротуаре, сквозь фотографии, сквозь мутную пелену дождя, я увидела на противоположной стороне проспекта зонтик леопардовой раскраски — черные пятна на желтом, а из-под зонта на меня взглянули знакомые глаза. И от этого взгляда у меня перехватило дыхание. Несколько секунд я стояла на месте, а потом, расталкивая зрителей, бросилась прямо на проспект, в гущу колонны.

— Девушка, что вы делаете? Туда нельзя! — крикнул мне полицейский. Он бежал ко мне, размахивая руками.

— Нина, куда ты? — Папа подбегал с другой стороны.

Я ворвалась в реку фотографий, краем глаза успев заметить, что папа попытался нырнуть за мной, но его схватил за куртку и вытащил полицейский. Больше не оглядываясь, я продиралась сквозь демонстрантов.

— Девушка, стойте! — крикнул мне полицейский еще раз.

Фотографии и головы закрывали обзор, и я уже не видела леопардового зонта. Изо всех сил протискиваясь к противоположной стороне, я расталкивала руками женщин, мужчин, детей. Сверху на меня падали гвоздики, я топтала их ногами и бежала дальше, на противоположную сторону, к маме. Виктория Афанасьева, 1921–1945. Григорий Ростоцкий, 1900–1941. Иван Нестеров, 1919–1943. Мелькали изумленные лица и георгиевские ленточки в волосах и петельках пиджаков, на запястьях и сумках.

— Совсем с ума сошла! — крикнула мне в спину старушка, которую успел подхватить мужчина сзади.

— Извините, извините, пожалуйста, — шептала я, пробиваясь дальше.

Какой-то парень схватил меня за рукав толстовки, но я вырвалась, и через секунду толпа унесла его.

Ближе к тротуару поток был не такой плотный. Люди расступились, и я перепрыгнула через цепь метрах в двадцати от того места, где увидела знакомые глаза под леопардовым зонтом. Но леопардового зонта здесь не было. Я заметалась, подпрыгнула и увидела, что он уходит в сторону Пушкинской улицы. Побежала следом. Зонт свернул на Пушкинскую и исчез из виду.

В считаные секунды, уворачиваясь от сумок и пригибаясь под зонтами, я тоже повернула за угол, на Пушкинскую. Здесь толпа быстро поредела и закончилась, и я оказалась на обычной тихой улочке: слева — книжный, справа — рюмочные и кафе. Вдалеке — скверик с памятником Пушкину, где стояла под зонтом одинокая мамаша с коляской. Во мне не было ни страха, ни растерянности. Были упрямая сосредоточенность и готовность идти до конца. Я попыталась вспомнить, во что она была одета, но поняла, что ничего не увидела — ни лица, ни одежды. Пробежала по противоположной стороне Пушкинской, заглядывая в кафе и арки: может, она спряталась в одной из них? Но там было пусто. Все смотрели на парад, повернувшись ко мне спиной.

Дождь тем временем разошелся и хлестал по асфальту, заглушая звуки парада. Я промокла до нитки.

Вдруг я увидела, как женщина под леопардовым зонтом выскочила из арки вдалеке и бежала дальше от меня, не оглядываясь.

— Мама, — хрипло прошептала я и бросилась следом.

На бегу я оглянулась назад — со стороны Невского ко мне стремительно приближался человек в синей толстовке. Леопардовый зонт снова юркнул в арку вдалеке. Я остановилась.

Человек в толстовке поравнялся со мной, и я прыгнула на него и что было сил толкнула в сторону палисадника. Человек устоял на ногах и, шагнув ко мне, взмахнул рукой — мое плечо обожгло болью. Не удержавшись, я упала навзничь и ударилась головой о железную калитку арки. Приподнялась, тряхнула головой. Со стороны Невского к нам бежали два человека. Женщины под зонтом не было видно.

— За ней, за ней! — скомандовал человек в толстовке, и два его плезиозавра, хищно согнув головы и будто принюхиваясь, рванули в сторону, куда он показывал рукой.

Я пыталась встать, но голова кружилась. Человек в толстовке медленно повернулся ко мне. Через стоявший стеной дождь я видела его пустые глаза и тонкие губы. Он медленно поднимал пистолет.

— Нина!

Папин голос его спугнул. Он мгновенно спрятал пистолет в карман и зашагал в сторону, куда ушла она.

— Нина!

Папа подбежал ко мне, нагнулся.

— Что случилось?

— Ударилась головой, — ответила я заплетающимся языком. — Они ее догонят.

— Кто догонит, Нина, что тут было?

— Чудовища.

Тут прибежали и Клочков с коллегами.

Папа помог мне встать, глаза у него слезились. Он тряхнул меня за плечи:

— Ты видела ее, видела?

— Не знаю. Кажется, да.

— Что она тебе сказала?