Иди и возвращайся

Папа ушел в ванную. Я уже опаздывала, но села за стол и смотрела, как бабушка достает чашки, наливает чай и ставит в центр стола тарелку с блинной горой. Тарелка была фарфоровая, с ярким орнаментом — неумелой имитацией, не похожей ни на один фольклорный орнамент, которые мы изучали на занятиях. Эта аляповатая тарелка всегда меня завораживала. В красно-желтых извивах мне виделись глаза чудовищ.

— Как дела в школе? — спросила бабушка и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Оценки как? Ничего? Троек нет? — Я кивала или отрицательно мотала головой. — Ты, конечно, умница. Давай-ка покажи бабушке, что есть нового.

Я принесла из комнаты альбом с последними набросками карандашом. Несколько недель мы проходили движение. На зарисовках были узнаваемые места: Таврический, Летний, внутренние дворики Парадного. С набросков на бабушку глядели старички на скамейках, офисные сотрудники, спешившие с обеда на работу, матери с колясками. Застывшие, но очевидно пойманные в движении люди — некоторым я нарочно изменяла пропорции, делая их похожими на чудовищ. Удлиненные шеи, заостренные уши, пустые глаза. Уродливые и прекрасные дакозавры, ихтиозавры, мегалодоны — вымершие морские хищники. Бабушка долго рассматривала набросок парочки престарелых антропоморфных талассомедонов, сидевших на скамейке, — откинув головы, они подставляли солнцу морщинистые шеи.

Я вырвала страницу из альбома, подписала ее размашисто своим именем и отдала бабушке. Она бережно положила ее в сумку.

После того как мама исчезла, мы с папой часто бродили по улицам. Могли часами ходить туда-сюда по Радищева, кругами бродить по Таврическому, оттуда по Шпалерной к Неве. Наш район устроен так, что ветер свободно гуляет с Невы по улицам-туннелям и даже в тупиковых улицах холодный сквозняк треплет волосы. Мне казалось, что эти прогулки выдувают плохие мысли и печаль, которые копились в нас со дня маминого исчезновения.

Однажды мы сидели на бордюре в переулке напротив большого красивого здания.

— Смотри, — папа показал на объявление у входа, — они набирают детей на курсы. Хочешь?

Я не знала, хочу или нет. Мне было все равно. С тех пор как она ушла, я забросила плавание, ушу, музыку, которой она сама со мной занималась. Я ходила в школу, а дома лежала на кровати с закрытыми глазами, воображая, что вот-вот она позвонит в дверь.

Не знаю почему, но я согласилась. И теперь художка, вернее, художественные курсы при академии занимают почти все мое время. Половину дня я провожу в пропахшей красками мастерской с нашей группой и преподавателем.

После ее исчезновения нас понесло течением в океан, изредка мы приставали к островам, но оттуда нас всегда прогоняло что-то враждебное — наш подгнивший плот поднимал потрепанный парус и продолжал свое бесцельное плавание.

Океан тоже враждебен. Под нашим подгнившим плотом сквозь дыры видны кистеперые рыбы, мозазавры, прогнатодоны. Они проплывают под нами, разевают пасти: острые зубы, злобные глаза без капли сочувствия. Иногда спинами толкают плот или трутся о края, пытаясь перевернуть его, но мы с папой крепко держимся за мачту.

Если бы мама была с нами, она бы обязательно чтонибудь придумала. Она бы причалила к берегу, или починила плот, в конце концов, убила бы чудовищ, обернув фольгой рукоятку кухонного ножа.

— Пора в школу, — сказала я бабушке. Она с сожалением кивнула. В то сумрачное утро никто не хотел с ней говорить.

Я надела кроссовки, куртку, накинула капюшон — уже не очень холодно и можно ходить без шапки, но на самокате все равно прохладно. В парадной разложила самокат и выкатила во двор-колодец. Там прозрачными нитями шел едва заметный дождик. Небо было темным, как поздним вечером. Натянула перчатки. У арки меня ждали близнецы.

— Нина, опаздываем! — крикнула Настя.

Ваня открыл калитку, мы в три голоса поздоровались со старушкой, проходившей мимо каждый день в одно и то же время, и понеслись в школу. С Виленского, по Восстания, потом в Басков переулок и на улицу Маяковского, где мы учились с первого класса. Так уж получилось, что мы всё делаем вместе на пятачке от Восстания до Чернышевской.

За те несколько минут, что мы гнали до школы, небо потемнело еще больше. А когда вошли в серое здание и раздался звонок на урок, за дверью хлынул ливень.

Вот я сижу в школе и думаю, что уроки скоро закончатся и я буду свободной. А в свободное время… о-о-о-о, в свободное время можно заняться чем угодно: делать наброски и выкидывать неудачные, а удачные складывать в отдельную папку и никому ее не показывать, пойти в свободную аудиторию в академии, выставить любые предметы, направить на них лампу и рисовать акварелью. Можно пойти в книжный, выбрать десяток книг по живописи и современному искусству, взять чайник черного чая и часами сидеть, перелистывая страницы, почти ничего не понимая, но восхищаясь.