Иди на мой голос

– Вы – сердце этой организации, – перебивает он, глядя мне в глаза. – Пусть вы – лишь один из дирижеров. Да и кто, как не дирижер, оживляет музыку?

Порыв ветра заставляет поднять воротник. Моцарт, поморщившись, прячется под своим. Но мы не ускоряем шага: таких прогулок не было слишком давно. К тому же рано или поздно прогулка, даже без цели, приведет к теплым огням кофейни или трактира.

– Кто оживляет? Каждый, кто играет. Важен каждый. Согласитесь… Концерт звучал бы совсем иначе, к примеру, без вашей скрипки.

– Приятные слова.

За словами многое. Есть что-то в игре Моцарта, что делает ее – по крайней мере, для моего уха, – особенной. Я всегда слышу и отличаю скрипку Моцарта среди других скрипок оркестра, и это вовсе не следствие огрех либо попыток выбиться вперед. Он играет в точности то, что предполагает партия, играет чисто, но незримо, неосязаемо оживляет остальных. И это удивительно. Виртуозный композитор далеко не всегда идет в ногу с виртуозным исполнителем, напротив: как правило, затмевает его. В случае же с Моцартом – идет, и, помимо довольно громкого имени, это одна из вещей, делающих его помощь неоценимой.

– Позовете меня еще? Обещаю оформить членство, как только получу из Зальцбурга нужные документы! – Он шутливо стучит себя по лбу. – Все время забываю про это свидетельство о крещении… но пока готов играть и неофициально![39]

Я смотрю на него в упор и с тяжелым вздохом напоминаю:

– Это снова будет бесплатно.

– Неважно.

– Более того, я хотел бы включить в программу, куда-нибудь в середину, еще и какую-нибудь вашу вещицу. Но и за это вам не заплатят, хотя я могу попробовать…

– Не надо. Если вы это из-за Станци, то не надо тем более! Она все понимает, как бы ни ворчала!

Он говорит запальчиво, совсем прячется за воротник. Понимая, что смутил его и проявил бестактность, я торопливо качаю головой.

– Благородно.

Он топает ногой, пинает какой-то камешек.

– Обычно для человека, если человек хоть немного ушел от сволочи!

– Ох, эти ваши крепкие выражения…

– Какие есть!