Иди со мной

Он вспоминал меня и вечно проклинал, когда завязывал шнурки, управлял машиной или расстегивал бюстгальтер, когда надевал трусы и приглашал на танец. Тогда он бешено бормотал: ёбаный Нарумов.

Хелена терпеливо ожидала и делала снимки всякий раз, когда Едунов поворачивался.

На полках, подоконниках и на стеклянном столике лежали книги о космосе, внеземных цивилизациях и о реинкарнации на других планетах, о землях шумеров и египтян, о безлюдных землях в Мозамбике, о происхождении которых нам неизвестно, и об Атлантиде.

Все это она осматривала, украдкой щелкала снимки, считая кадры, а Едунов тем временем убеждал ее, что никогда не хотел меня обидеть, просто так вышло, что зря мы вообще сбежали, ведь он нам бы помог.

Мать начала прохаживаться по салону. Она раскрывала книги, вроде как из скучающего любопытства. Там были туманные фигуры в неуклюжих скафандрах и тарелки, ухваченные на зернистом небе.

Едунов подчеркивал в них какую-то чушь о летающих сигарах и путешествиях на Венеру. Еще он обожал закладки.

Она спросила его, легонько, есть ли у него сын. Тот не понял, о чем речь.

Та пояснила, смелая и умная, самая великолепная в мире девушка, что подобными вещами, как правило, интересуются дети. У одной из ее пациенток есть десятилетние близнецы, те приносят в ее стоматологический кабинет комиксы и фантазируют о марсианах с буравчиком на рожице.

Едунов холодно ответил, что все это серьезные дела, тут не над чем шутить. Хеленка подбодрила его рассказывать дальше, она с удовольствием узнает.

Хозяин перевернул рыбу на сковороде и пригласил гостью в кабинет. Он выглядел так, словно бы в нем кипели робость и гордость.

В кабинете у него был письменный стол, достойный адмирала, видал я такие, засыпанные документами, снимками и заметками. На полках лежали скоросшиватели, там же были папки, завязываемые на бантик, два шкафа: обычный и несгораемый, а еще двери с кучей замков. Совсем как у нас в Крофтоне.

Воняло пожилым мужчиной. Едунов должен был засиживаться тут сутками.

Хелена спросила, над чем он здесь работает. Весьма тронутый, тот начал ей показывать самые различные чудеса, связанные с иными мирами: фотографии космических кораблей, похожие на те из книжек, но оригинальные; показания похищенных пришельцами из космоса бедняг, у которых отобрали память и волю, зато оставили импланты в носу; напечатанное на машинке показание водителя грузовика, который увидел столб атомного огня, а потом для него время пошло вспять; рассказ женщины, которая ехала на гостиничном лифте в компании типа без носа и рта; детские сны о кольцах далеких планет и отчеты про сошедшие с ума радары в Вашингтоне в мае пятьдесят второго года.

По мнению Едунова, существование внеземных цивилизаций – это факт, с которым следует считаться; сам президент Трумен засвидетельствовал их существование; США и Канада даже договорились по вопросу исследования неопознанных летающих объектов.

Уже в сороковых годах американцы телепортировали целое судно, вроде как миноносец, рассказывал Едунов. Произошло это в Филадельфии. Были использованы космические технологии, те же самые, которые Гитлер применял для постройки своих ракет. Во всяком случае, тот миноносец окутался туманом и исчез, чтобы вернуться в то же самое место парой часов позднее, совершенно целый, полностью исправный, вот только экипаж сошел с ума или врос в судно: головы, ладони и ноги моряков стали одним целым с материалом корабля.

Хелена поддакивала, трепетала ресницами, а Едунов достал из сейфа стальной винт, вроде как с того корабля. Он держал его перед собой и пояснял, что его сделали из элементов, не известных на Земле.

В конце концов, Хелена сообщила, что все это ужасно увлекательно, но, как ей кажется, рыба пригорает.

Об иной руке

Едунов погасил электрический свет, зажег свечи и накрыл на стол. На нем он поставил тарелки с рыбой и с картошкой. Жестом он пригласил Хелену занять место. Он подлил ей вина и разглагольствовал, словно вместо лжи у него изо рта вылетали золотые червонцы.

Знаю я таких. Тут речь шла о чем-то больше, чем секс с прелестной вдовушкой, возможно, даже не о мести. Более всего на свете ему хотелось быть мной, Николаем Семеновичем Нарумовым. Он жаждал моей силы, моей храбрости, он даже согласился бы на выпадающие от голода зубы, на необходимость варить лед и жевать сапог, я сбежал из немецкого плена, а он – нет, я был в штрафной роте, а он не был, потому что всю войну просидел в Москве и не командовал даже собственным хуем, не говоря уже об эсминце.

Я добыл самую красивую во всей Гдыне женщину, так что он желал иметь ее, ибо, благодаря этому, каким-то образом сделался бы мной.

Люди меняются, превращаясь в людей, например, Дастин – в меня.

Пока же что они элегантно кушали, разговаривали.