Иди со мной

Но не всегда все было так распрекрасно. В те времена, когда она стакнулась со стариком, мама занимала с бабушкой и дедушкой однокомнатную квартирку на Пагеде[3]. Деда с бабушкой я еще помню, да и весь тот Пагед тоже. Мама наверняка не предусматривала великолепия золотой осени. Теперь даже в овощном магазине ее называют "вице-королевой", а она смеется и злится, спрашивая, почему только лишь "вице".

Пагед – это такой поселок двухэтажных блочных домов на Оксиве. Весьма даже красивый и ухоженный, тогда он тоже был таким. Родители мамы поселились там, благодаря дружбе дедушки с неким Груной. Груна, старый коммуняка с добрым сердцем, помогал бедным людям и укреплял народную власть. За первое он получил благодарность, за второе – пулю в сердце. Дед с бабкой перетаскивали мебель в новую квартиру, а Груна исходил кровью в прихожей всего лишь на один подъезд дальше. Так что никто меня не уболтает, что жизнь справедлива.

Смерть Груны устроила в голове деда эсхатологическую сумятицу. Ведь оно так же и было: Груна был лучшим из людей, живым святым, но вместе с тем и безбожным коммунякой. Попадет ли он, в таком случае, на небо? Атеисты, как правило, вываливаются совершенно в ином месте. Дедушка не мог прийти в этом вопросе к согласию с самим собой и постоянно выспрашивал окружающих про их мнение, даже у пьянчужки, который проживал над ними и разводил кроликов. Наконец бабушка подкупила ксёндза, и тот заявил, что видел, как четыре ангела возносят душу Груны, а свет вековечный исходит у него из дырок в грудной клетке.

Квартира на Пагеде считалось преддверием рая. У дедушки, бабушки и мамы имелось центральное отопление, вода, электричество. И это не о каждой семье в Гдыне можно было так сказать.

Преддверие рая представляло собой одну комнату, разделенную одеялом, подвешенным на веревке. С одной стороны сопели дед с бабушкой, по другой – мама на раскладушке. Когда та была сложена, она могла учиться. Кроме того, ели они все вместе и постоянно играли в ремик[4].

Мама вспоминает, что дед никому не давал поспать, и даже по воскресеньям, после танцев, когда она уже познакомилась с моим папой, срывал с постели всех около шести – так он толокся по дому: заваривал эрзац-кофе, правил бритву на кожаном ремне, помадил усы, заводил многочисленные стенные часы и злился на время, что то не мчится так же, как он сам.

Его гнало на мессу в костёле у святого Роха и на молитву за Груну.

Бабуля, в отличие от него, прикуривала одну "альбатросину" от другой и врубала радио на всю катушку. Мама в это время прижимала себе к уху подушку.

- Чего это ты сегодня такая радостная? – спросила бабушка.

Это было утром после первой встречи с отцом. Мама выпучила сонные глаза.

До костела им было недалеко по деревенской дороге, ветреной такой, где стояли одноэтажные рыбацкие домики, а собаки облаивали молодые электрические столбы. Дедушка обожал богослужения и обмен любезностями перед костёлом, еще он считал, будто бы ксёндз такой же умный, как архиепископ, и такую же ворожил ему карьеру. Но более всего он любил фигуру святого Роха, которая стоит (и продолжает стоять) на перекрестке Боцманской и Домбка, в кирпичной часовенке.

Мама утверждает, что это страшилище дед любил больше, чем людей.

Если спросить мнение у меня, то охотно скажу, что весь этот Рох – по причине шляпы выглядит похожим, скорее, на ковбоя, чем на какого-нибудь святого. Сжимает в руке дубье вместо посоха, приподнимает юбку, словно бы проветривает себе яйца, а у его ног сидит на страже гипсовая дворняга. Дедуля падал перед псом на колени, так что нос его находился прямо перед ободранной чайками мордой.

Я пытался вытянуть у матери, зачем она мне обо всем этом рассказывает. В конце концов, ведь речь должна была идти о папе, а не о дедушке с бабушкой, которых я, что ни говорю, помню, и каких-то там Рохах. На это она ответила, что каждая история имеет свой порядок, а Роха мы должны за многое благодарить. Конкретно же, он спас ее и деда с бабкой от тюрьмы, смертных приговоров и других ужасных вещей.

Она не хотела сказать: почему так. Еще не сейчас. Уж слишком радует ее вся эта история. Долго и спокойно описывала она дедушку, как он сплетал ладони без двух пальцев, щурил серые глаза и шевелил усами, бормоча молитвы.

О Рите Хейворт

Папа выследил мать под учебным заведением. Наверное, она сама сказала ему на танцах, где учится. Еще чуть-чуть, и из этой встречи вспыхнул бы скандал. И им отрезали бы головы общественной бритвой.

Но, обо всем по очереди. Мама охотно отходит от темы и не понимает, что я постоянно спешу. Сейчас сидел у нее. Размышлял о семье, о работе, ну ладно, в основном – о работе, потому что она растаскивается по всей жизни, словно пьяница в городской электричке, эскаэмке[5], а кроме того, не хочу я все сбрасывать на Клару - у нее и так дел выше крыши с управлением "Фернандо", нашим рестораном.

Тем временем, мама цедит чай рапортует про поездку из Оксивя в Гданьск в день удивительного и опасного свидания. Монолог прерывает только тогда, когда я вытаскиваю ее наружу.