Иди со мной

- Нужно ли было отказаться? Ну конечно же, да, - вспоминает мама. – Русаков боялись, русаков ненавидели. Коля был старше меня на пятнадцать лет. Он хотел только лишь одного. Еще в какие-нибудь неприятности запакует, размышляла я. К тому же, у меня имелся Вацек. Хороший ведь был парень. Но мне хотелось того же самого, что и Коле, никаких неприятностей не боялась, да и хорошие парни мне уже осточертели. Короче, я сказала, что пойду с ним в этот его Интер-Клуб.

Цветы, те самые фрезии, мама целый день таскала под пальто, чтобы Вацек не спросил, откуда они взялись.

О нашей кухне

Эти слова я пишу в нашей кухне, лишь здесь я нахожу себе покой.

У нас две комнаты в Витомино[7], одну занимает Олаф, вторая – это гостиная, соединенная со спальней, где как раз сейчас занимается растяжкой Клара. Так она и живет, потому что считает это обязательным, и хорошо: каждый вечер раскладывает коврик, изгибается в скрипичный ключ и слушает подкаст про серийных убийц.

Кухня у нас длинная и узкая, как и бывает в крупноблочных домах; у нас здесь двойной слив, длинные полки, заполненные приправами в баночках и пакетиках, чугунными кастрюлями и сковородами, которые можно было бы оттарабанить в "Фернандо", здесь же ножички для зелени и другое оснащение, как будто бы дома я готовил нечто большее, чем макароны для жены и котлеты для сына.

Холодильник большой, как будто бы мы планировали еще размножаться, а на моей личной полочке ожидают баночки, наполненные селедкой. Вынимаю одну такую с маринованным филе без кожицы в пряной заливке и ставлю возле компьютера.

За мной приоткрытое окно и пепельница, курить я могу только лишь в конце кухонного туннеля, в отношении чего Клара и так сердится; впрочем, имеется и она сама в спортивном костюме, с бутылкой воды в руке и с беспроводным наушником в ухе. Брови у нее поднимаются, словно птицы, срывающиеся в полет, что случается всегда, когда я ее чем-нибудь удивлю

Она спрашивает, с чего это я так засел: с селедкой и за компьютером. Я отвечаю правду,Ю потому что жену никогда не обманываю: мать начала рассказывать мне об отце, так что я пытавюсь всю эту историю записать, прежде чем та выветрится из головы. Говорю про письменный стол из Икеи и о длинном монологе, потом вспоминаю, кем был мой старик, как они встретились, и так далее; я бы и дальше болтал, только чувствую, что Кларе не нравится вся эта идея, поэтому поднимаюсь из-за компа, глажу ее по лицу, целую умный лоб и говорю, что, по какой-то причине, для меня это важно. Мать рассказывает хаотично, по-другому она и не умеет, всегда была такой, я же пытаюсь сложить всю эту историю, абсолютно всю. Заскочу к ней еще пару раз, она расскажет мне все до конца, и писанина прекратится.

- Оставь прошлое в покое, - советует Клара. – Копаться в прошлом, это то же самое, что ковыряться в носу. Возможно, что и приятно. Но наверняка отвратительно.

Она напоминает, что завтра встает к Олафу, так что на кухне у меня имеется двенадцать часов. После этого заваривает кружку чая, которую ставит на подогреватель, потому что знает, как по утрам меня сушит после селедки, выбрасывает содержимое пепельницы и просит, чтобы я не дымил, как ебанутый.

- Я в душ и ложусь. Иди побыстрее в кровать, - слышу я.

Я знаю, что вся эта моя писанина ей не нравится, она видит в ней нечто такое, что является исключительно моим, и что могло бы нас разделить. Тут она не права, потому что нас ничто не разделит, сейчас одиннадцать вечера, посижу до полуночи, полтора часика – максимум, а утром встану отдохнувшим. Зря Клара беспокоится.

Ведь эта писанина меня не убьет.

О цитрусовых

Когда принесли цитрусовые, мать резалась со своими родителями в ремик.

Дедушка с бабушкой работали в две смены. Бабушка в рабочем общежитии, дедушка – на нашей верфи. Помимо того, он еще заходил в бар "Под рыльцем", где народ играл в бильярд, а пивные кружки охлаждались в ведрах с водой. Там он рубал фляки[8], вливал в себя рюмочку и возвращался, поскольку очень любил дом. Иногда ходил на боксерские бои команды "Флот Гдыня", болел за Куйду, Бауэрка, других старинных чемпионов. И все бухтел о том, что как нам повезло, что Алексы Анткевич[9], победитель в Хельсинки, жил у нас на Пагеде.

"Нет ничего лучше, как родной дом", повторял он и проверял в "Дзеннике Балтийском", а не выиграл ли в "Янтарь"[10] хаты получше. "Янтарь" в чем-то походил на спортлото: если я правильно понимаю, нужно было зачеркивать числа на специальном бланке.

Дедушка формировал сложные числовые последовательности, бланки вкладывал в конверт и посылал маму в отделение. Когда она возвращалась, он расспрашивал: приняли ли конверт и деньги, и вообще, все ли пошло хорошо, ведь счастью необходимо помочь.

Бабушка согласно кивала и возвращалась к полотеру. Мама обычно собиралась ей помочь, но та и не собиралась согласиться.

- Ты должна учиться, - говорила бабушка. – Выучишься первой из Крефтов.