Идя через рожь

Похоже, что основные линии сюжета “Фрэнни” Сэлинджер наметил задолго до короткого замужества Клэр. Более того, не исключено, что идея рассказа зародилась одновременно с идеей “Над пропастью во ржи”. Когда “Голубой период де Домье-Смита” был отвергнут “Нью-Йоркером” в 1951 году, Сэлинджер сказал Гасу Лобрано, что собирается написать “ту самую историю про колледж”, так что, если даже Сэлинджер и насытил “Фрэнни” многочисленными деталями собственной жизни, сам рассказ ни в коем случае не является изложением того, что случилось с ним самим. Многие персонажи Сэлинджера нередко имели прототипами реальных людей, но очень скоро авторское воображение брало верх и источники отступали на второй план. Поэтому Лейн Кутель может напоминать Колмана Моклера не более, чем Роберт Экли — конкретного одноклассника Сэлинджера, а Рэймонд Форд — Чарльза Хэнсона Тауна.

“Фрэнни” — это история молодой женщины, начинающей сомневаться в ценностях, которым поклоняются окружающие ее люди. Считая, что жизнь не может сводиться лишь к достижению эгоистических целей и к конкуренции, она решает заняться поисками духовного пути к счастью. Когда, отчаявшись получить ответ на свои вопросы, Фрэнни случайно обнаруживает маленькую зеленую книжку под названием “Путь странника”, она немедленно к ней приникает. Читателю вскоре сообщается, что Фрэнни настолько захвачена ее содержанием — историей русского крестьянина-странника, который стремится выполнить библейское наставление “молиться неустанно”, — что сама становится горячей приверженкой приведенной в книге Иисусовой молитвы: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя”. Она повторяет эту молитву как мантру, пока слова не начинают звучать в одном ритме с сердцебиением и не захватывают все ее существо.

На первый взгляд рассказ “Фрэнни” кажется вполне традиционным литературным произведением. Он состоит почти полностью из диалога, в нем два беседующих персонажа, а место действия почти не меняется. И тем не менее в нем особенно отчетливо проявляется умение Сэлинджера сдвигать повествовательную перспективу. В самом начале читатель вводится в курс дела с помощью повествования от третьего лица, с готовностью обнажающего мотивы и мысли персонажей. Но стоит читателю освоиться с ситуацией, подсказчик исчезает. Когда Фрэнни начинает конфликтовать со своим молодым человеком, Лейном, повествователь перестает открывать ее мысли, заставляя читателя концентрировать внимание на диалоге и самостоятельно догадываться о ее мотивах. К концу рассказа повествование сводится к сухому изложению событий и вся ответственность за интерпретацию ложится исключительно на читателя.

Каждую строчку своего рассказа Сэлинджер пропитывает символикой, определяющей место Фрэнни в мире, но не делающей ее частью этого мира. Она сама становится странником, бредущим через американские джунгли “липовых” тщеславных “эго” в поисках некой неясной правды. Сэлинджер воскрешает уже использованные некогда образы, чтобы обозначить духовную дилемму Фрэнни. Он возвращается к образу сэндвича с цыпленком из рассказа “Перед самой войной с эскимосами” как к символу святого причастия, на сей раз дополняя его обычным стаканом молока. Для объяснения состояния Фрэнни он также заимствует из “Тедди” сравнение самодовлеющей, сконцентрированной на собственном “я” рассудочности с духовным отпадением от благодати. С того самого момента, как Фрэнни и Лейн занимают места в дорогом французском ресторане, Сэлинджер начинает проводить параллель между личностью Фрэнни и странником из “Пути странника”.

Самый емкий символический образ рассказа помещен в его композиционном центре и знаменует смещение перспективы повествования. Этот эпизод, построенный на сочетании выразительных деталей, описаний и жестов, пожалуй, более всего напоминает позднейшую повесть “Зуи”.

Лейн начинает хвалиться своей курсовой работой о Флобере. Его разглагольствования о литературе и ее изучении звучат по-менторски напыщенно. Фрэнни прерывает его замечанием, что он “разговаривает совсем как ассистент профессора”, “портящий все, за что берется”. Лейн неприятно поражен, а Фрэнни чувствует, что больше не может его слушать. Она удаляется в дамскую комнату, где забегает в самую дальнюю кабинку и, застыв в напряженной утробной позе, разражается рыданиями. Здесь перед нами образ существа, чье стремление обрести истину натыкается на преграды, обступающие его подобно четырем стенам кабинки. Преграды эти — эгоизм, рассудочность, фальшь и конформизм. Фрэнни пытается отрешиться от них, “погрузив все образы в черную пустоту”, однако тщетно. В отчаянии она заходится слезами, но не из-за духовного смятения, а потому, что весь мир противостоит ей на выбранном ею истинном пути. И лишь маленькая зеленая книжечка, прижатая к сердцу, дает Фрэнни силы внутренне собраться и жить дальше.