Идя через рожь

“Когда ворота лагеря распахнулись, мы увидели узников. Среди них было много евреев. Они были одеты в полосатые черно-белые робы и плоские круглые шапки. Некоторые кутались в драные одеяла... Они с великим трудом поднимались и, еле волоча ноги, плелись к воротам. Сущие скелеты  — только кожа да кости”'.

В 1992 году 4-я пехотная дивизия была включена в почетный перечень американских частей и подразделений, освобождавших узников концентрационных лагерей. Дивизия заняла шесть филиалов Дахау: Хоргау-Пферзее, Аален, Эльванген, Хаунштеттенен, Тюркенфельд и Вольфратсхаузен. Сэлинджеру как сотруднику контрразведки пришлось там работать. В чем конкретно заключались его служебные обязанности, нам остается только предполагать — сам он, как и большинство участников освобождения концлагерей, рассказывал об этих эпизодах своей боевой биографии лишь в самых общих чертах.

На юге Германии Сэлинджер имел все шансы утратить здравый рассудок. Но при этом в его вещевой мешок ложились нее новые и новые страницы будущего романа. На них он описывал маленьких девочек в синеньких платьицах и каток, кишащий детьми...

В апреле 1945 года Сэлинджер не просто получил свидетельства беспощадного истребления ни в чем не повинных людей — на его глазах рухнули сами основы разумного существования. Раз явившись, этот кошмар неизбывной болью поселился у него в душе. “Сколько бы ты ни прожил, — писал Сэлинджер, — запах горелой человеческой плоти никогда не выветрится у тебя из ноздрей”.

Вторая мировая война закончилась 8 мая 1945 года. К этому времени Сэлинджер прослужил в армии уже больше трех лет. Тем временем, с середины 1943 года, он то и дело повторял, как сильно его тянет домой в Нью-Йорк. Даже не успев еще поучаствовать в боевых действиях, Сэлинджер писал, что Не ждет от армейской жизни ничего хорошего, но боится при этом, что жизнь гражданская к его возвращению станет для него чужой. В армию он шел с горячим желанием послужить на благо родине и уверенностью, что там у него будет и время, и возможность писать. Но не тут-то было — три армейских года вымотали его до предела, оставили у него на теле и на душе шрамы, которые не затянутся до конца жизни. Однажды, бросившись, чтобы укрыться от взрыва, на землю, он сломал себе нос — и потом отказался вправлять хрящи и кости на место. От постоянной канонады у него ослаб слух, и к концу войны он чуть было совсем не оглох. Между боями не находилось минуты, чтобы осмыслить собственные чувства, найти противоядие пережитым ужасам.

Сэлинджер имел счастье дожить до конца войны и не получить увечий. Он с честью и профессионализмом исполнял возложенные на него обязанности, ни разу не подвел боевых товарищей, ни разу не опустил рук. Но к 8 мая его силы были уже на исходе, как никто другой он стремился покончить счеты с войной и вернуться домой.

Но домой Сэлинджер не поехал. Десятого мая Корпусу военной контрразведки было приказано всячески помогать оккупационным властям в деле денацификации Германии. Сэлинджер был оставлен в строю еще на полгода и вместе с другими контрразведчиками отправлен в баварский городок Вайсенбург.

Задержавшись в Германии, он расстался с товарищами, бок о бок с которыми воевал почти год. Теперь, в незнакомом окружении, его начали одолевать “неотвратимые военные мысли и мыслишки”, которые так донимали сержанта Бэйба в рассказе “Солдат во Франции”. Когда его товарищи были демобилизованы, Сэлинджер остался один на один с тяжелыми воспоминаниями и мало-помалу впадал в отчаяние.

Тринадцатого мая, примерно тогда же, когда получил назначение в Вайсенбург, Сэлинджер написал Элизабет Мюррей. В этом письме он предстает человеком подавленным, не приемлющим войну и армейскую службу. Его сводят с ума пережитые на фронте ужасы и преследуют тени погибших друзей. Сам он выжил только чудом — что не избавляло его от чувства вины перед павшими. “Элизабет, — пишет Сэлинджер, — ты вряд ли представляешь себе, во что мы все тут влипли”.

В мирной довоенной жизни Сэлинджер брался за перо, чтобы излить душевную боль и выразить чувства, которым в жизни выхода не находилось. Во время войны, не удовлетворенный выразительными возможностями прозы, он обратился к поэзии. За один только 1945 год он отправил в “Нью-Иоркер” 15 стихотворений, чем успел вызвать недовольство редакционных сотрудников.

Что бы Сэлинджер ни писал, стихи или прозу, творчество всегда служило ему средством осмыслить собственные переживания. Поэтому многие, в том числе и Уит Бернетт, вполне закономерно ожидали от него военного романа. Но ожидания эти были напрасны. Дважды описав военные действия в рассказах “Магический окопчик” и “Солдат во Франции”, Сэлинджер присоединился к своему герою Бэйбу, поклявшемуся и “Дне перед прощанием” “ни одним словом не обмолвиться” о войне.