Идиот

На занятии по неигровому кино мы смотрели «Человека из Арана», немой фильм тридцатых годов, где действие происходит на каком-то ирландском острове. Сначала женщина качала ребенка в колыбели. Это длилось довольно долго. В следующем кадре мужчина загарпунил кита, а потом принялся что-то скрести ножом. «Делает мыло», – говорилось в интертитрах. В итоге мужчина с женщиной роют палками землю: «Людям в Аране приходится выращивать картофель в суровой почве».

Столь скучного фильма я в жизни не видела. Я прожевала девять резинок подряд – напомнить себе, что еще жива. Парень передо мной уснул и захрапел. Но профессор этого не заметил, поскольку через тридцать минут после начала вышел из зала. «Я смотрел уже несколько раз», – сказал он.

В классе профессор рассказал нам, что к моменту съемок аранские жители уже пятьдесят лет как перестали ходить на кита с гарпуном. Чтобы запечатлеть на пленке эту древнюю профессию, режиссер привез гарпун из Британского музея и показал островитянам, как им пользоваться.

– Теперь, когда мы это знаем, – спросил профессор, – можем ли мы по праву считать фильм неигровым? – Нам предстояло обсуждать этот вопрос в течение часа. Не может быть! Неужели в этом состоит разница между вымыслом и документальностью? Неужели именно это должно нас заботить? Меня больше волновали вопросы, насколько добр профессор и нравимся ли мы ему. «Забавно, что вы полагаете, будто здесь существует – или вообще может существовать – верный или неверный ответ», – мягко заметил он одному студенту. В конце занятия другой студент сказал, что ему нужно съездить в Прагу к брату и поэтому придется пропустить следующий урок.

– Но, наверное, на пленку записать нельзя, да? – спросил он.

– Это абсолютно бесполезно, – дружелюбно ответил профессор. – Вам не кажется?

* * *

В четверг на занятия по разговорному русскому я пришла раньше времени. В классе сидел только Иван, тот венгерский парень. Он читал книгу с иностранным названием, но знакомой обложкой: две руки подбрасывают в воздух шляпу-котелок.

– «Невыносимая легкость бытия»? – спросила я.

Он опустил книжку. – Как ты узнала?

– У английского издания такая же обложка.

– Ясно. Я уже решил, что ты читаешь по-венгерски.

Он спросил, понравилась ли мне книга на английском. Соврать или нет?

– Нет, – ответила я. – Может, перечитаю.

– Ага, – сказал Иван. – Значит, у тебя так заведено?

– Что заведено?

– Ты читаешь книжку, она тебе не нравится, и ты ее перечитываешь.

Постепенно подтянулись и другие студенты, а следом – преподавательница Ирина, на чьем свитере была вышита целая центральноамериканская деревня: крошечные кукольные женщины с дредами на головах, ослики с дредами в гривах, кактусы с колючками из желтой нити. Свои белоснежные волосы – это был их естественный цвет – она закрутила «французским узлом», а выражение ее темных, ярких, горящих глаз, похоже, осталось таким же, как в детстве.

Она тут же принялась раздавать указания, которых никто не понимал: одним она велела сидеть, а другим – стоять. В итоге до нас дошло, что мы сейчас по очереди будем разыгрывать «Нину в Сибири». Девочки изображали Нину, а мальчики – Иванова отца.

Мне в партнеры достался Борис – тот самый, что вечно ходил с видом, будто недавно очухался от кошмара, – как выяснилось, русский ему нужен, чтобы в архивах изучать погромы. Он не знал ни единой строчки. Стоя передо мной, он должен был сказать: «Почему мы никогда его не понимали?»

– Расскажи мне об Иване, – подсказала я. – Мы его понимали?

– О Иван, – откликнулся он. – О мой сынок.

Потом тот же сценарий я должна была повторить с Иваном, который всё знал и пересказал как надо. В детстве, за «железным занавесом», он целый год учил русский. Позднее я вспомнила, что на мою реплику «Думаете, он написал это письмо серьезно?» он – вместо положенного «Бог его знает» – ответил: «Да, думаю, что серьезно».

* * *

По лингвистике нам задали на дом спросить у двух носителей английского из разных регионов, как они употребляют слова dinner и supper[4]. Ханна, выросшая в Сент-Луисе, считала, что supper едят позже и он носит более официальный характер. Анжела была родом из Филадельфии, она полагала, что dinner – это когда вся семья, нарядно одетая, вместе собирается за столом.

– Мы вообще так не говорим, – сказала Ханна.

– А как у вас называется большая трапеза по выходным?

– Не знаю. Застолье.

«Застолье», записала я.

– Нет, не застолье, – сказала Ханна. – Напиши «семейный обед».

Анжела с Ханной стали спорить, что официальнее – обед в День благодарения или Тайная вечеря[5]. Они принялись обсуждать разницу между supper и легким перекусом. Ханна заявила, что всё зависит от того, горячая пища или нет.

– Я так не считаю, – сказала Анжела. – С моей точки зрения, – она продолжала, словно читает по справочнику, – supper – это когда ты можешь сесть и расслабиться. Если ешь второпях и стоя, то это – перекус.

– Даже если ешь лазанью?

– Я не ем лазанью.

– Ты понимаешь, о чем я.

– Если ешь стоя между занятиями, то ты «перекусываешь».