Идиот

Что тут возразишь? Я еще раз затянулась.

– Питер говорил – ты из Турции, – рявкнул знакомый голос.

– О, привет, Габор, – ответила я.

– Мне интересно, как турки относятся к распаду Османской империи, – сказал Габор. – Сегодня вы – самая большая империя в мире, а завтра – республика размером с Техас.

– Ха, забавно, – произнесла я, ища глазами пепельницу.

– Интересно узнать типичную точку зрения турков.

Пепельница стояла через несколько столиков. Когда я вернулась, Габор продолжал выжидающе на меня смотреть.

– Примерно такая же, как у венгров – на то, что их республика – размером с Южную Каролину.

– Ха! – воскликнул Габор. – Трианонский договор! В точку!

* * *

В хостел мы вернулись в три часа. Дон болтала без умолку – даже когда чистила зубы. Подушки оказались того же размера, что и в Ивановой мансарде. Дон стала тестировать радиочасы, из-за чего в комнате зазвучал венгерский женский голос. В попытках приладить свое туловище к гигантской подушке я уснула.

Следующее, что помню, – Луи Армстронг с песней «Какой чудесный мир»: «Я вижу, как друзья жмут друг другу руки, спрашивают, как дела. А ведь они говорят: “Я люблю тебя…”»

Я вспомнила времена, когда мы с Иваном жали друг другу руки, и на глаза навернулись слезы.

Женская душевая в общаге оказалась просторным кафельным помещением без перегородок – просто ряд душевых головок.

– Точно как в фильмах про концлагеря! – воскликнула Дон, стягивая через голову юбку и вылезая из трусов. У меня перехватило дыхание. Взрослая жизнь щедра на удары. Я разделась и повесила одежду на металлический крючок.

– Надеюсь, то, что здесь течет, – это вода! – весело крикнула Дон, включая душ. Я оглянулась посмотреть, но тут вспомнила, что мы совсем без одежды, и отвела взгляд.

Душ был превосходным – мощный напор и почти нестерпимо горячая вода.

– Как горячо, – сказала Дон. – Пол наклонный. Зачем я только трачу время на бритье ног? – Через минуту от душа Дон в сторону слива хлынул каскад пены. Такой же каскад низвергался по моим плечам.

– Разве не печально, что девочки куда больше стесняются своего тела, чем мальчики? – сказала Дон. Я согласилась: печально.

* * *

В восемь утра мы встретились на станции, чтобы электричкой поехать в Сентендре – живописный исторический городок на Дунае, как объяснил Питер. Андреа принесла кифли – рогалики, которые первыми испекли венгры в честь венской победы над турками, потом Мария Антуанетта познакомила с ними Париж, где кифли стали называть «круассанами». На вокзале в Сентендре мы карабкались к выходу по двум сломанным эскалаторам в бетонном желобе, исписанном граффити. Я прочла свое первое полное предложение письменными буквами на настоящем венгерском языке. «Здесь был Янош», – сообщало оно.

Мы вышли на солнечную, смутно знакомую площадку. Через секунду я узнала современные солнечные часы, китайский ресторан и то песчаное место, где у Ивана перегрелась машина. Так значит, мы ездили в Сентендре. На сей раз путь лежал не вдоль реки, а по извилистой дороге в старый город. Там было полно сербских церквей. Мы прошли мимо Музея марципана с марципановым Элвисом в окне и остановились послушать слепого аккордеониста. Питер в такт музыке хлопал в ладоши, заглядывая нам по очереди в глаза и улыбаясь. В оформлении православного креста присутствовал пронзенный змей, символ победы над турками. Оуэн умел читать старославянские надписи. Какие-то сербские купцы возносили Богу хвалу за конец чумы.

В церкви узнаваемо пахло церковью. Фрески на хорах написала одна художественная община. Христос и апостолы с весьма специфическими, человеческими лицами сидели рядами, устремив взгляды вперед. Так порой выглядят люди, которых видишь в самолете по дороге из туалета к своему месту. Собор был «построен далматинцами».

На верхушке холма располагалась мощеная площадь с парапетом и множеством художественных палаток. У одной из них немецкая чета вопила, глядя на изображение каких-то ковбоев. Они просто показывали на картину и орали. Сам художник со скучающим видом облокотился о парапет и курил. Он стоял спиной к главному виду – там, словно фантастический салат, расстилался город.

На другой картине было нарисовано семейство с бодрыми улыбками; «А сейчас мы поотрываем друг другу конечности», – мысленно назвала ее я.

* * *

Три девушки из нашей программы – Шерил, Дон и Виви – то и дело вместе фотографировались. Главная проблема групповой фотосъемки – что кто-то должен снимать. Мы с Андреа всё время предлагали свои услуги, но правила этикета заставляли хозяина камеры просить помощи у посторонних, чтобы в кадр попали все.

Позируя с остальными у пушки, я думала: когда теперь увижу Ивана? Он сказал: «Ты должна мне позвонить». Когда это было – вчера или уже очень давно? Насколько близки Иван и Питер, как часто они общаются? Знает ли Иван, что мы – здесь? Я посмотрела на часы. За последние двадцать минут время практически не сдвинулось.

Немка теперь держала в вытянутой руке другую картину, разглядывая ее поверх очков. Там были изображены овцы, пастух и нечто вроде швабры, существующее отдельно.

* * *