Идиот

Но потом что-то изменилось. Моя жизнь перестала выглядеть фильмом. Иван продолжал жить в фильме, но меня с собой не взял. Ничего выдающегося не происходило и уже не произойдет. Я просто жила здесь с родственниками, проживала пустые, бесформенные дни, которые ни к чему меня не приближали. Мне казалось, что мать такое положение дел воспринимает с облегчением. С ее точки зрения, думала я, предыдущие недели представлялись опасным кратковременным приключением, это нужно было лишь перетерпеть, а сейчас всё вновь вернулось в свое русло. Такое непонимание с ее стороны причиняло мне боль. Почти всё, что мне казалось интересным и имеющим смысл, в ее глазах выглядело бессмысленным риском или неприятностью. В еще большей степени это касалось теток. Ни к чему, что было значимым для меня, они всерьез не относились, им всё это виделось чем-то заурядным и слегка раздражало: почему я настаиваю на важности вещей, не имеющих никакого отношения к реальной жизни? И оспорить их точку зрения я никак не могла, мне нечего было ей противопоставить даже наедине со своими мыслями, поскольку ничего настоящего я делать не умела. Я не умела переехать в другой город, не умела заниматься сексом, работать на обычной работе, влюбить в себя человека, заниматься реальным исследованием, а не очередным проектом по самоусовершенствованию.

Впервые в жизни я не могла придумать, чем именно мне хотелось бы сейчас заняться, изучению чего себя посвятить. Во мне продолжала жить старая мечта стать писателем, но ключевое слово здесь «стать», а не «делать». Эта идея не проясняла, какие действия я должна предпринять.

Я чувствовала себя плохо физически. Постоянно болел желудок, меня всё время тошнило, особенно когда я пыталась читать; ломило ноги и плечи, не было сил куда-то пойти или чем-то заняться, хотя бы улыбнуться или привести губы в нормальное положение, когда со мной говорят. Мое лицо осело, как пирог. Тетки считали, что я куксюсь или сержусь, и дразнили меня. Но я вовсе не куксилась, просто отказала мимика. Я не могла есть или даже думать о еде. Невыносима была сама мысль, что нужно идти к шведскому столу, слушать пассивно-агрессивные высказывания в адрес Юдум, слушать саму Юдум, пытающуюся заработать социальный капитал, пародируя меня и Дефне, слушать тетю Седу, которая постоянно угощала меня ягнятиной с шутками о моем былом вегетарианстве, слушать Мурата, сетовавшего на недостаток масла в бешамели. Мать всем говорила, что у меня расстроен желудок, и заказывала в номер чай с тостами. Тосты приносили в серебряном лотке с ячейками, как для исходящей корреспонденции, вместе с айвовым джемом, который раньше вечно служил объектом моих насмешек.

* * *

Через пару дней симптомы прошли. В душе я по-прежнему ощущала себя только что упавшей с конвейера, но уже могла есть, читать, плавать и контролировать лицо, чтобы у людей не создавалось впечатление, будто на них уставились глаза смерти.

* * *

Один из дней мы с матерью посвятили поездке к Шюкрю, сводному брату бабушки, который недавно купил долю в гостинице под Анталией. Мы долго ехали на такси не пойми куда по вихляющим проселочным дорогам. У гостиницы не было своего пляжа, она выглядела пустым роскошным отелем, построенным, неясно зачем, на болотах. Шюкрю встретил нас на круговом въезде. Коренастый, приторный, лысый, мясистые губы, светлые глаза – он даже отдаленно не напоминал бабушку, мою худощавую черноглазую бабушку с глубоким голосом и гулким смехом.

Шюкрю принимал нас в шатре, куда официант принес чай с птифурами. Как выяснилось, мы сейчас сидим в первом турецком гольф-отеле. Среди зажиточных американцев и шотландцев развилась мания играть в гольф на фоне экзотических ландшафтов – скажем, в Малайзии. А турки – народ отсталый и о гольф-отелях ничего не слышали. Партнеры Шюкрю купили этот участок за копейки, поскольку у гостиницы нет своего пляжа, а турки только и знают, что пляжи. А вот игрокам в гольф на пляжи наплевать. Им дашь бассейн, первоклассное поле для гольфа – и они уже счастливы.

Честно сказать, для идеального соответствия первоклассному полю для гольфа участку слегка не хватало сухости. Фактически здесь не существовало точки, в которой можно ударить по мячу, чтобы он хоть куда-нибудь полетел, – бóльшая часть земли требовала основательной просушки. Но главное здание было вполне достроено и годилось для любых практических целей – там жил сам Шюкрю с дочкой, о которой Седа говорила, что она типичная светская тусовщица из таблоидов, и с внуком по имени Алп. Наш Алп, – сказал Шюкрю – буквально процветает здесь, в этом безлюдном отеле на болотах.

* * *

Алп подкатил на забрызганном грязью гольф-мобиле. Ему было всего восемь, но со своим бочковатым туловищем, брюшком и насмешливым взглядом он выглядел, как взрослый в миниатюре.

– Залезайте, залезайте, – сказал Шюкрю. – Он проведет вам экскурсию.