Идиотка

Я времени даром не теряла: получила права на вождение машины — с пятого захода! (Правила дорожного движения на английском — та еще головоломка — я все время заваливалась на каком-нибудь каверзном вопросе. Например, «твердая поверхность» — это что: тротуар или проезжая часть?) А также впервые в жизни пошла работать не по профессии… И отнюдь не из-за нехватки денег, а ради психологического равновесия. Свою интеллигентскую «девственность» я впервые потеряла в кондитерской, она же кофейня. Придя к хозяину на интервью, на все его вопросы: умеете ли варить кофе в специальной машине, пользоваться кассой, работали ли раньше в сфере обслуживания, — я уверенно отвечала «нет». Наверное, он решил, что случай уникальный, и потому немедленно взял меня на работу. После этой кондитерской я почувствовала себя полноправным членом общества: стала зарабатывать свои, пусть даже и чисто символические, деньги и получила возможность непосредственно общаться с самой настоящей реальностью. При всей прелести и пользе жизни в академических городках, в колледжах — интеллектуальное окружение, почти идеальный маленький мир — все-таки это герметичная среда, лишенная той субстанции, которая как раз отличает подлинную жизнь от виртуальной. И я понимала, что рано или поздно мне захочется отсюда выскочить. Временами от наших эмигрантов — режиссеров и сценаристов — поступали предложения о возможной роли в их будущем фильме. Я шла навстречу, но вскоре выяснялось, что работать мне у них небезопасно. Сюжеты предполагаемых картин освещали события с эмигрантской точки зрения, были «антисоветскими», и это могло навлечь на меня — известную советскую актрису — еще большие неприятности. Миша Богин так и сказал: «Лена, я посмотрел в библиотеке советские киножурналы — вас там очень хорошо знают. Если вы собираетесь вернуться обратно и хотите, чтобы ваши родственники жили спокойно, то, конечно, вам нельзя у меня сниматься». Не помню точно, о каком фильме шла речь и снял ли он его потом или нет.

Запрет на возвращение в Москву подтачивал мое существование. Я невольно воспринимала свой брак как причину всех бед, обрушившихся на меня и моих родных в Москве. Двойственность моего положения — не до конца отвергшей страну, которую я покинула, не отказавшейся от желания вернуться, страх причинить близким людям вред неверным словом или действием — все это обостряло внутренние конфликты, вызывало негодование и душевные муки. Подспудные ограничения, которые я чувствовала по приезде в Америку: языковые, социальные, психологические, к которым добавился еще более жесткий запрет — привели к желанию делать все наоборот, бунтовать, подрывать существующие правила. Я не носила обручальное кольцо и одевалась преимущественно в черное. Это вызывало сначала озабоченность родителей Кевина — может, так принято в России? А потом и раздражение: ну не вдова же!