Идиоты первыми

Он брался за любую работу, как-то раз нанялся в прачечную, но так там ухайдакивался, что вечером не мог писать. А однажды утром принялся копировать Рафаэля — рисовал мелками мадонну в синем одеянии с младенцем на тротуарах перед крещальней, Санта-Кьярой и Центральным вокзалом — там его чуть не арестовали. Прохожие останавливались, смотрели, как он работает, но стоило ему протянуть шляпу, они поспешно удалялись. Кое-кто бросал мелкие монеты на лик Богоматери, Фидельман подбирал их и переходил на другое место. Монах в коричневой сутане и сандалиях следовал за ним по пятам.

— Почему бы тебе не заняться каким-нибудь полезным делом?

— Советы — товар дешевый.

— И твои картины не дороже.

Он отправился в капеллу Бранкаччи и остаток дня провел там, созерцая в полутьме фрески Мазаччо [78]. Гениальные творения творят гении. А если у тебя нет великого дара, тебе предстоит нелегкий путь и шедевр родится разве что чудом. И все равно, так или иначе, чудеса в искусстве не редкость.

Фидельман занял удочку у жившего по соседству художника и стал ловить рыбу, затесавшись в ряды удильщиков на мосту Тринита. Он примотал удилище к гвоздю в перилах, поплавок подпрыгивал, а он ходил туда-сюда, то и дело кидаясь назад — проверить, не клюнуло ли. Ничего не поймал, но старик, удивший рядом, — он наловил восемь рыб, — подарил ему одноглазого хилого угорька. Ноябрьское небо затянули тучи, потом пошел дождь, на потолке мастерской проступили пятна сырости. Рога изобилия протекли. В доме было промозгло. Но раньше декабря Фабио нипочем не затопит. Согреться никак не удавалось. Зато Эсмеральда сварила из хилого угорька вкусный суп. На завтра она изловчилась занять пригоршню кукурузы и приготовила ужин — кипящая кукуруза с треском лопалась. На следующий день они пообедали черствым хлебом с луком, по половине луковицы на брата. Зато в воскресенье Эсмеральда подала на ужин отварное мясо, зеленые бобы и салат из свекольной ботвы. Фидельман что-то заподозрил, спросил, откуда взялось это изобилие, и она призналась, что перехватила несколько сот лир у Лудовико.

— А как, спрашивается, мы будем отдавать ему долг?

— Еще чего, он мне больше должен.

— Никогда у него не занимай.

— Я его не боюсь, это он меня боится.

— Не по душе мне, что он сюда шляется. Среди непорядочных людей я и сам становлюсь непорядочным.

— Не доверяй ему, Артуро. — Она всполошилась. — Он тебя зарезал бы, если бы мог.

— Так я ему и дамся.

Позже она спросила:

— Чего бы тебе не вырезать мадонну-другую? Получить время от времени пару тысяч лир нам бы не помешало. И потом, режешь по дереву ты просто замечательно.

— Не хочу я резать за такие деньги. Мое время стоит дороже.

К ним без стука ворвался обмотанный черной шалью домовладелец, раскричался — требовал заплатить за квартиру.

— Я напущу на вас муниципалитет, он вышвырнет вас обоих, и puttana [79], и тебя. Вы позорите мой дом своими незаконными делишками. Ваш приятель сообщил мне, чем вы тут занимаетесь. Я располагаю всеми необходимыми сведениями.

— Засуньте эти сведения сами знаете куда, — сказал Фидельман. — Не будь нас, ваша квартира пришла бы в упадок. Она шесть лет пустовала до того, как я сюда вселился, и если я съеду, вам ее нипочем не сдать.

— Ты не флорентиец, — вопил Фабио. — Даже не итальянец.

Фидельман раздобыл плохо оплачиваемую поденную работу в мастерской резчика, но не у Паненеро. Он вкалывал с утра до вечера, вытесывал изящные, сужающиеся книзу ножки к старинным столам, а живопись забросил. На улице, по дороге с работы и на работу, он обшаривал глазами мостовую: вдруг кто-нибудь обронил монету. Выключал свет, едва Эсмеральда кончала мыть посуду после ужина, следил за тем, что она готовит, что ест, и скудно выдавал ей деньги на расходы. Однажды она, чтобы купить себе теплое белье, продала свои волосы, целых пятнадцать сантиметров, мешочнику, который постучался к ним в дверь.

В конце концов ее терпение лопнуло.

— Что ты собираешься предпринять?

— Чего только я не предпринимал, что еще я могу предпринять?

— Не знаю. Хочешь, чтобы я вернулась к своему прежнему занятию?

— Я так не говорил.

— Иначе ты всегда будешь таким. Ты такой и есть, когда не пишешь.

Он не проронил ни слова.

— Ты почему молчишь?

— Что я могу сказать?

— Можешь сказать «нет».

— Нет, — сказал он.

— Твое «нет» похоже на «да».

Он надолго ушел из дому, слонялся около дворца, где Достоевский дописывал последние страницы «Идиота». Не помогло. По возвращении ничего не сказал Эсмеральде. По сути, ему следовало бы чувствовать себя препогано, но — ничего подобного. По сути, он и сам подумывал попросить ее немного поработать, чем бы она там ни занялась. Так уж все складывается, думал он.

Эсмеральда достала черную шляпку, оба платья и золотые туфли. На бархатную шляпку пришила серебряные розы. Укоротила выше колен подолы платьев, распустила швы на декольте, так чтобы виднелись крепкие округлости грудей. Малиновые блестки швырнула в мусорное ведро.

— Так или иначе, а без защиты мне не обойтись, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду?