Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации

Камнем на пути любого прогресса для него был сам язык идиш. «Чистый язык» был для него основой культуры; немецкий, как и его другая любовь, иврит, был бесконечно выше идиша, всего лишь жаргона, «не внесшего ни крупицы в бессмертие простого человека». Столетия «нелепых талмудических споров» лишили его народ правильного восприятия оригинальной ивритской поэтики Библии, поэтому для блага своих детей он потратил восемь лет, переведя Тору с иврита вместе с комментариями на немецкий. Это был первый прямой перевод с иврита на европейский разговорный язык, по словам Мендельсона, «лучший перевод и объяснение Святого Писания, чем у них был раньше. Это первый шаг к культуре, от которой, увы, мой народ держался на таком расстоянии, что можно прийти в отчаяние по поводу возможности его исправления». Он обещал себе «великие результаты от использования чистого немецкого языка среди моих братьев».

Германизация евреев, верил он, ускорит их эмансипацию и сделает их полноправными гражданами. Пока евреи говорят на идише, пока славяно-идишская культура продолжает владеть восточноевропейскими еврейскими массами, остается мало надежды на их усовершенствование. Он поддерживал учреждение Свободной еврейской школы в Берлине с современной программой, но не мог предполагать, что из этого получится. «Лицо высокого ранга», саксонский дворянин и дипломат граф Рохус Фридрих цу Линар (известный тем, что он ввел в Пруссии моду на катание на коньках) в 1770 году пришел к нему с предложением учредить еврейское государство на Святой земле. Мендельсон отверг эту идею, пессимистически полагая, что после долгих лет угнетения еврейский народ потерял способность «двигаться под воздействием духа свободы и даже присоединяться к силам, выполняющим такую великую миссию». Однако с поразительной проницательностью он предрек, что независимое государство детей Израиля может появиться только «в результате общеевропейской войны, иначе оно будет, несомненно, захвачено одной из держав».

Он не предвидел, к чему приведет поощрение «чистого» немецкого языка. Он верил, что возможен говорящий по-немецки, но обладающий национальным самосознанием еврейский народ. Он не был сторонником ассимиляции, но смотрел на говорящих на идише свысока, как на культурно отсталых, и у него не было времени для тех, кто хотел считать себя немцами еврейского вероисповедания и, подобно поздним ассимилянтам, быть «евреями у себя дома и человеческими личностями снаружи». Он не смог признать силу языка в изменении национального самосознания, не смог понять, что, принимая немецкий язык, бывшие носители идиша сделаются прежде всего немцами, а евреями будут (если будут вообще) лишь только во вторую очередь. Как ужаснулся бы этот набожный ученый, если бы узнал, что большинство его потомков, включая огромное количество немецких евреев из всех слоев общества, будут использовать его имя и репутацию для оправдания своего обращения в христианство.

Какую боль доставило бы ему то, что множество других будут взывать к его памяти, чтобы сменить строгие правила ортодоксии на реформистский иудаизм, помогающий сохранить почтенные немецкие буржуазные ценности. Каким опустошительным было бы для него обнаружить, что его рационалистические аргументы в пользу истинности религии были полностью перевернуты развитием знания и привели многих к прямому атеизму. «Если бы наши души были смертны, разум мог быть сном, – писал он в “Федоне”. – Мы были бы как животные, способные лишь искать пищу и погибать». После Дарвина, когда люди стали верить, что человеческие существа действительно подобны животным, аргументы Мендельсона были поставлены с ног на голову: если мы подобны животным, нет более смысла верить в бессмертие души.

В то же время Моше бен Менахем Мендель не мог предвидеть последнего и окончательного раздела Польши в 1795 году, через девять лет после его смерти, которое бросило массы европейских евреев в негостеприимные руки абсолютистских государств Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых. Гарантия гражданских прав австрийским и немецким евреям при условии, что они оставят свои язык, обычаи и национальную идентичность, задвинула остатки идишской цивилизации на задворки габсбургской Галиции и на восток, под беспощадную власть России. Не предвидел он и того, что романтический национализм с его пропагандой бредовой идеологии крови и почвы, мистической связи между народом и его землей, впоследствии приведет к лозунгу «Одно государство, один народ, один вождь» (Ein Reich, ein Volk, ein F"uhrer) в стране, где места евреям не будет вообще.