Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации

Будь я хорошим евреем, папа никогда не заставил бы меня согласиться со своим идолопоклонством. Я предпочел бы, чтобы меня десять раз пытали и содрали с меня кожу.

И наконец, самое важное:

Я бы советовал и просил всех относиться к евреям с добром и обучать их Писанию; в таком случае мы могли бы ожидать, что они присоединятся к нам. Если же, однако, мы используем грубую силу и клевещем на них, говоря, что им нужна христианская кровь, чтобы избавиться от своего зловония, и другой подобный вздор, и обращаемся с ними, как с собаками – чего хорошего можем мы от них ожидать? В конце концов, как мы можем ожидать, что они исправятся, если мы запрещаем им работать среди нас и вынуждаем их к ростовщичеству? Если мы хотим сделать их лучше, мы должны обращаться с ними не по закону папы, но в соответствии с законом христианского милосердия. Мы должны принимать их с добром и позволять им состязаться с нами, зарабатывая себе на жизнь и общаясь с нами, чтобы они могли видеть христианский образ жизни и учение Христа.

А если это не подвигнет евреев обратиться в христианство, тогда, что ж —

Если кто-то проявляет упрямство, что из этого? И из нас не каждый является хорошим христианином.

Евреи скоро запомнили имя их неожиданного сторонника Мартина Лютера, хотя они могли и не слышать о том, как в 1517 году он прибил свои тезисы к дверям Замковой церкви в Виттенберге, потому что эта красивая легенда[141] начала циркулировать только после смерти реформатора. Вероятно, некоторые евреи занялись тем, что стали распространять книгу Лютера как можно шире, поскольку он горько сетовал, что они ложным образом использовали его сочинение в своих целях.

Протест раннего Лютера против поведения католиков по отношению к евреям был, разумеется, лишь малой частью его великой борьбы против Церкви. И он не был единственным священнослужителем, ставившим под вопрос принципы, на которых католическое сообщество строило свои претензии на монополию в западнохристианском мире. Евреи, несведущие в деталях христианского богослужения и не интересовавшиеся нюансами христианской религиозной политики, должны были удивиться и обеспокоиться бунтом, бурлившим по всей Северной Европе. Восстание гуситов воспринималось как реакция славян на немецкую социальную и религиозную гегемонию над Богемией, и, хотя оно было длительным и кровавым, спор был улажен большинством и к общей выгоде – компромиссом внутри границ славянского королевства. Новая же революция нарушала статус-кво на всем континенте – в Англии, Франции, Нидерландах, Скандинавии, Германии, Польше и Литве. Даже рыцари Тевтонского ордена, некогда призванные воевать за папу и быть миссионерами Рима, а ныне беспощадно удерживавшие свое последнее пристанище на берегах Рижского залива, проснувшись однажды утром, обнаружили, что их великий магистр Альбрехт фон Гогенцоллерн обратился в лютеранство, превратил свое государство в светское под покровительством Польши и назначил себя его герцогом.

К этому времени сообщения о происходящем в Европе достигли Святой земли, где ряд авторитетных испанских раввинов, оживившихся после изгнания 1492 года, таких, как мистик Авраам бен Элиэзер Галеви, необычайно преувеличивали события; образ Лютера у них трансформировался в «тайного еврея», целью которого были внедрение в христианский мир и подготовка последователей Иисуса к возвращению к Торе. Галеви напомнил пророчество некоего рабби Иосифа, что «поднимется человек, который будет великим, доблестным и могучим. Он будет добиваться справедливости и ненавидеть убийц. Он будет предводителем армии, создателем религии и разрушителем домов молитвы и духовенства. В его время Иерусалим будет восстановлен»[142]. Кто это мог быть, как не Мартин Лютер?