Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации

До этого пункта все обычно: христианин привлекает еврея к суду за некоторое предполагаемое оскорбление. Однако интересно описание предмета спора художником, иллюстрировавшим манускрипт. Зюскинд представлен как самый важный персонаж сцены; слегка отделенный от других, он изображен как красивый бородатый человек в красивом синем плаще с горностаевым воротником, одетый так же роскошно, как сам епископ, а его «еврейская шляпа» украшена золотым листом, напоминающим посох епископа. Здесь изображен не униженный и виновный отрицатель Иисуса, а достойный, почтенный и уважаемый еврейский член епископского двора, равный своему патрону.

Картина находится в поразительном контрасте с собственным описанием себя Зюскиндом в одном из стихотворений, где он сетует, что знатные люди не отдают ему должного:

Конечно, я покину ваши ворота
С моим искусством пения.
Господа не жалуют меня дарами.
Я улечу прочь от их двора,
Я отращу длинную бороду
Из седых волос.
С этой поры я буду жить
Как старый еврей.
Мой плащ будет длинным,
Мой лоб будет скрыт шляпой,
Моя походка будет робкой,
И я редко буду петь придворные песни,
Потому что господа отказывают мне в щедрости[103]

.

Исследователи не едины во мнении, был Зюскинд на самом деле евреем, или он воспользовался еврейской маской для иронических комментариев по поводу коммерциализации искусства, непостоянства публики и изоляции поэта, переставшего быть популярным[104]. Конечно, представление себя в виде робкого еврея согласуется с модной жалостью к себе придворных певцов, известных как миннезингеры (от Minne, средневекового немецкого слова, обозначающего «любовь»), которые, как французские труверы и провансальские трубадуры, обычно пели о своей отчаянной, безответной страсти к недостижимым благородным дамам. Был ли Зюскинд на самом деле евреем или нет, неизвестно, в орнаментированном инициале рукописи первая буква его первого стихотворения (W) изображена в переплетении со странной человекоподобной птицей в «еврейской шляпе», но его язык совершенно не отличается от того немецкого, на котором писал бы нееврей в начале XIII века.

В поисках первой подлинно еврейской версии немецкого языка (не будем брать в расчет маргиналии на полях рукописей ивритской Библии) мы должны будем отсчитать еще примерно полвекан азад, чтобы обнаружить озорной стишок, записанный в молитвеннике из Вормса 1271 года:

Gut tak im betage
Shewer dis machazor
in beth hakneset trage!

Хорошего дня удостоится тот,

Кто этот махзор в синагогу несет.

Здесь мы уже находим некоторые типичные характеристики позднейшего идиша: легкий славянский привкус конструкций (отражение ивритского ше, славянского že и немецкого wir в слове, обозначающем относительное местоимение «кто») и использование двух ивритских слов для обозначения специфических еврейских религиозных понятий: махзор – сборник молитв для праздников и бет ха-кнессет – буквально «дом собраний», довольно официальное название синагоги (сегодняшний еврей, говорящий на идише, скорее употребил бы слово шул (буквально «школа»), но, конечно, это слово не подошло бы к размеру стиха).

И легкий размер кажется более подходящим к идишским вкусам того времени, судя по дошедшим до нас примерам из ранней идишской литературы. Например, повесть XII века «Отец наш Авраам» («Авраам авину») пересказывает историю патриарха в любимом размере баллады.

Авраам готов покинуть дом своего отца:

Он неспешно поднялся,
Он вышел из дома,
Он повернулся спиной
К двери своего отца[105]

.

Ему сказали, чтобы он отнес идолов своего отца в мешке на базар.

Он забросил мешок за спину,
Он отправился в поля,
Он начал жестоко
Проклинать идолов[106]

.

«Отец наш Авраам» – это лишь один из многих ранних идишских переложений известных библейских сюжетов. В уже упоминавшемся здесь Кембриджском документе, найденном на чердаке каирской синагоги, мы обнаруживаем истории Иосифа Праведного и Моисея. Это не просто переводы на народный язык, но оригинальные пересказы, полные остроумия и даже отчасти lése-majesté[107], их язык далек от тяжелого скучного языка современных им христианских аналогов наподобие «Ормулума» – среднеанглийского переложения христианских Евангелий, представляющего собой 20 000 строк неуклюжих стихов. Идишские пересказы написаны живым повседневным разговорным языком, языком улицы, деловых отношений, пивных и даже хлевов.