Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации

В изданиях на идише появлялись эпические поэмы наподобие «Дукуса Хоранта» – версии немецкой «Песни о Хильдебранде», которая, в свою очередь, генетически близка более известной «Песни о Нибелунгах». Переложение на идише предшествует старейшей из обнаруженных немецких рукописей, будучи старше ее более чем на сто лет (скрежещи зубами, Рихард Вагнер!). Евреи с увлечением читали «Мелех Артус» – рассказы о дворе короля Артура (Артус Хоф) и даже цикл анекдотов о крестьянине-плуте Тиле Уленшпигеле. Высшим художественным достижением в этом жанре был, вероятно, «Бове-бух» – сделанное в начале XVI века поэтическое переложение известного итальянского рыцарского романа «Buovo d’Antona», который, в свою очередь, наследует английскому тексту «Sir Bewes of Hamptoun», восходящему к англо-норманнскому «Boeve de Haumtone» (в русской версии – «Бова-королевич»). Автором идишской версии был Элия бен Ашер Алеви, писавший под псевдонимами Элияху Левита или Элия Бахур, плодовитый автор, грамматик и один из виднейших идишских интеллектуалов XVI века. Он использовал стихотворный размер оригинала, известный как ottava rima (размер байроновского «Дон Жуана»). Я не знаком с итальянским текстом и не могу сказать, связан ли изрядный женоненавистнический тон «Бове-бух» с итальянским оригиналом или привнесен автором переложения:

Итак, уважаемые господа, вы увидите,
Сколько бед происходит от дурных женщин.
Посмотрите, что написано в книгах Соломона,
Как он искал добродетельную жену,
Но за все свои дни не нашел ни одной[111]

.

Прозаическое переложение на идише дошло до ХХ века под названием «Бобе майсе» («Бабушкины сказки») – обычная идишская идиома для любого длинного повествования.

Идишская цивилизация всегда была склонна к заимствованиям. И это касается даже вопросов веры.

Религия

Ивритская «Книга благочестивых» («Сефер хасидим»), послужившая основой многих идишских религиозных установлений, не только содержит указания на неевреев, обычаям которых следует подражать, но и говорит, что «евреи обычно перенимают поведение неевреев, среди которых живут. Например, если в какой-то местности неевреи заботятся о том, чтобы избегать супружеской неверности, живущие там же евреи должны быть столь же скрупулезны в этом отношении» (вероятно, в других местах они были не столь скрупулезны).

Заключавшиеся в менее строгом восприятии Бога идеи новой набожности, которые выдвигались лидерами Церкви с XI века (какими бы губительными ни были их последствия – я имею в виду действия крестоносцев), нашли быстрый отклик среди евреев. Они отразились в тексте «Хасидей ашкеназ» («Благочестивые Германии»), предвосхитившем более чем на пятьсот лет хасидизм. Если какое-то сообщество и заслуживает похвалы за усилия по возвращению к Торе и Талмуду еврейской овечки, заблудшей в славянском мире, то это и есть ранние «благочестивые».

Пальму первенства в этом религиозном движении следует, по всей вероятности, отдать семье Калонимос, с которой мы уже встречались, когда она переселялась на север из Италии в Германию, и генеалогия которой, как утверждал Элеазар бен Иегуда бен Калонимос из Вормса, восходит к древним евреям из Месопотамии («Абу Аарон <…> пришел из Вавилонии <…> и передал <…> все свои секреты»). Это был давно сложившийся клан, напрямую связанный с древней традицией и даже имевший фамильный герб с изображением льва: «молодой лев Иуда» (Быт. 49: 9) в XIII веке пришел из Восточной Германии и обнаружил разбросанную по всему славянскому миру смешанную ивритско-славяно-греко-тюркскую общину, по-видимому соблюдавшую какой-то вид формального иудаизма, но сильно оторвавшуюся от корней. Эти люди забыли не только священный древнееврейский язык и родственный ему полусвященный арамейский, но и многое другое, особенно многочисленные предписания, заветы и правила, относящиеся к еврейскому образу жизни.

«Благочестивые Германии» видели своей обязанностью не только самим вести благочестивую жизнь, но и нести свет истинного иудаизма тем, кто потерял связь со своей верой и традициями. У них была возможность восстановить веру по всему новому миру, к тому же открывая возможность по-новому интерпретировать ее – мягко, с любовью и терпимостью, честно и искренне, а не доктринерски. Они стремились «не обманывать никого намеренно, даже неевреев, ни с кем не ссориться, независимо от его веры»[112]. И они разделяли нетипичное для раввинов убеждение, что добрые намерения важнее строго соблюдения правил: «В этом суть благочестия: быть снисходительным ко всем, а не в том, чтобы придерживаться строгой буквы закона».