Ты дай чуть-чуть, немножечко поесть. –
Конечно, вот маца из моха,
Из веток липовых сготовлена в муке.
А это все грибы, что плохо,
Или росли не в месте, в месте не в своем.
Ах, да! Сейчас! Была бутылка лучшей водки.
Когдато я подарок покупал Ребе. –
Друг, где жена твоя и дети?
– Убили всех, а кто и сам помэр.
Хотел похоронить хотя бы где-то,
Но все в овраге, и зовут ничем.
– Не говори, помянем лучше этим.
– Уж все равно не надо оно мне.
И сели,
Пили, маломного,
Породнились, военный русский и слепой еврей.
– К нам из Ангарска 20 километров,
Не беспокойся, там совсем и не далечЕ.
А чем ты занят? И ни скучно что ли?
Войну всю в подполе сидеть.
– Василий, я признаться строгих
Воззрений на войну, – черней
Не будь талита со всего народа,
Молюсь и Торой я, и Библией своей!
И я прошу того же Бога,
Что верит шлях, еврей и славянин.
Прошу, чтоб мерзкого Шелома
Названия не будет как фашизм.
Смотри, иди сюда, вот книги…
Здесь пятьсот им лет, сто сорок,
А вот и самый старый мой Завет…
Две тыщщи лет!
Ему, а может боле, – Лишь б не сожгли.
Молюсь я каждый день
Уж если жгут, то пусть со мною
Сгорит история, сгорит и Залман Шлем!
– Да ты чего! А ну не плачь, всё сможем,
Все вытащим с твоих библиотек,
Тебя спасем, спасем твой город.
Село спасем твое, Схоронишь племя здесь!…
–
–Чу! Кто это! Ложись! Окошко.
Закрой немедля, я на стрем.
Мотоциклетки звук негромкий.
И… Речь… Немецкая, с пудом
Толь шнапса, то ли с грязной полькой.
И ближе, ближе,… затаился кров.
– Ааа! Ты жидовска морда!
– Давай что есть!
А то взорвем! —
А… ты, проклятый богомольник,
Сейчас бумагу то пожжем.
– Прошу, прошу, прошу.... Не надо!
Вы видите, поселок разорен.
Не трогайте последнюю вы хату.
Я с этой книгою рожден… –
Die jewische unreine Schweine,
Родился с чем, с тем и умрешь.
Матеуш, пристрели его.
И тут пробрало дрожью Васю!
И с криками: «Не бей жида!!!»
Толкнул талмудника, тот на пол.
Последнее: «За тебя жизнь отдам!»
На фрицев бросился с гранатой.
Финал:
Разрушена изба
И рядом
Лежит Совец и русский.
Сионист —
Одной живой душой остался.
И свои книги спас и сохранил.
С тех пор, какая б хунта или шляхта,
Иль день, незначимый другим,
Кладут цветы к могиле Русского Солдата,
И неизвестный молится Раввин.
Раввин
Кто был жизнью больной,
Тот здесь будет умён,
Звуком стали мирской
И доспехом силён.
Както древний старик
Увидал мои дни.
Поднеся ко ним лик,
Взял, и благословил.
Я был истово слаб.
То был Ершалаим.
На его я руках
В этот город входил.
А мораль такова:
Тот, кто просто творил,
Тот, кто жаром пылал,
В самом деле не жил.
Только тот, кто слепца
Или слабых других
На своих на руцах
Из беды выносил.
Я спросил старика:
«Что ж ты силы такой
Не живал для себя?
А был жизнью другой.»
И ответил Раввин… —
Будто кости слова
Громыхали в тиши,
Раздавались в лесах. —
«Я бы мог всё иметь,
Всех бы женщин ласкал,
Весь бы мир приобрел,
Упивался в деньгах.
Но с собою в долгах
Я б остался тогда,
Я не спас бы тебя,
Не донёс на руках…»
Одесский монастырь
Шаломъ! Алтарь бронзовосадый!
Я сяду в пурпурсизый катафалк,
Скажу: «Евпрахий, дай же газу!
Я принял постриг, я – монах».
Мы все равны здесь как по Марксу!
«Шавуа Тов» иль «Будь здоров»
Сказал же Бровкович*:
«Не важно,
Для всех один – славянционский кров!»
И помню: приходил однажды Зяймель
С вопросом, важным до глубён.
«А можно ли всех православных
С евреями религией… в одно?
Зачем же мучать всех, взаправду!?
Оно и там и здесь – Сион!
Оденем вместе с рясой штраймель,
Как говорится, весь расход.»
Уж я не ведаю, чего докляли,
На ужин теперь цолнт с мацой,
И что потом, Ой Вей, не представляю,
Евангилье а идише, иль шо?
Иванович Бровкович; 20 ноября 1826 – 27 декабря 1890) – епископ Русской православной церкви, архиепископ Херсонский и Одесский, духовный писатель, философ.
Лирика о России.
Деревня
Домов старинных изразцы
Я вижу из под кровель.
Беру я лошадь под уздцы
И выезжаю в поле.
Эх, приуныли старики
В заброшенном селенье…
Все понимают: не нужны,
Забыто поколенье.
И слепит солнце им глаза
Спокойно на прощанье.
Гармони песня не слышна,
Застыла в расстояньи.
Когдато жизнью ты цвела
Деревня – мать России,
Но поглотили города
Детей твоих любимых.
И вот осталась ты одна
В лесах глуши раздолья.
Пустынная моя земля.
Цветов весенних море.
И церковь старая дряхла,
Уж воздух не намолен.
Россия, вижу, ты пуста,
В тебе я обездолен.
Город в провинции
Ты укрыт покрывалом цветочным,
Твои липы средь парков цветут.
Поле крыто пшеницею сочной,
На окраине старенький пруд.
Посреди лишь пустынная площадь,
А в округе – окошки домов.
Так и кажется, старая лошадь
Проезжает мимо кустов.
Ты заброшен, и это печально.
Ты – древесное солнце веков,
Ты от города к югу подале,
У тебя испекут хлеб христов.
Ты – провинция старой России,
Где спокойствие я нахожу.
Ты та глушь за спиной у миссиИ,
На покой куда я прихожу.
Россия, Эпос
За древностью, за болью тех веков
И Иоановой опричнины оков
Забрезжила не Русь – уже Россия.
И первым патриархом стал Иов,