Идолов не кантовать

— Вы говорите по-английски? — спросил он быстро.

— Ага, говорю, — кивнул Харчиков и нехотя добавил: — Только не понимаю ничего.

— Хорошо, тогда по-английски с мистером лучше буду говорить я.

И гид вступил с иностранцем в сложный разгoвор. С вежливостью вора-карманника Христофор Ильич обшаривал пришельцев взглядом и внимательно прислушивался к мудреной английской речи. Ему даже удалось различить смутно знакомые слова "аусвайс", "ахтунг" и "карамба". Но больше он ничего не понял. Тамасген, помимо родного и русского довольно сносно знающий английский и немного французский, понимал Потапа ничуть не лучше. Но переводчик говорил с таким убеждением и так многoзначительно указывал пальцем на начальника сбыта, что эфиопу оставалось только согласно кивать и заинтересованно смотреть то на Харчикова, то на заводскую трубу. Пообщавшись с мистером на иностранном наречии, гид обратился к представителю администрации:

— Для начала надо осмотреть производственные мощности.

Христофору Ильичу хотелось узнать, для начала чего, но, решив, что все выяснится само собой, пригласил гостей пройтись по территории.

Схватив переводчика за локоть, начальник сбыта выдвинул ряд коммерческих предложений и пообещал продать все, что их душа пожелает. Горизонты его возможностей быстро расширялись и, покинув пределы Козякинского региона, охватили всю тяжелую промышленость страны. Но душа гвинейского милионера оставалась холодной. Наконец, тяжело вздохнув, будто расставаясь с самым дорогим, Христофор Ильич шепнул:

— Передайте вашему начальнику, что есть партия конкурентоспособной продукции. Отличные кипятильники.

— Пожалуй, нет, — в тон ему ответил Мамай. У них там в Новой Гвинее и без кипятильников все кипит.

— А вы все-таки передайте, — мурлыкал Харчиков. — Я учту и лично ваши интересы.

— Ничего не выйдет. У них там борщ в песке варить можно. Омлет для них в диковину — куры крутыми яйцами несутся.

Христофор Ильич загрустил.

— А может, штопоры? — с надеждой возвал он.

Гид был неумолим:

— Вряд ли.

— Что же ему надо? — пришел в отчаяние сбытчик.

Делегация остановилась перед статуей "Сталевар".

— Мистер Малаку — большой любитель искусства, — сообщил Потап, — собиратель антиквариата и прочих штучек. Это у вас кто?

— Это? Прекрасная вещь! Бронза! Девятнадцатый век! — С видом знатока Харчиков осмотрел истукана и восхищенно постучал по его железному колену. — Эпоха! Умели люди делать.

"Во дает!" — удивился Мамай и вслух переспросил:

— Какой, вы говорите, век?

— М-м-м… Кажется, все-таки начало двадцатого.

— И вы относите это к антиквариату?

— Ну-у, куда хотите, туда и отнесем.

— Во сколько цените?

Христофор Ильич растерялся. Он ничего не понимал в скульптуре и теперь боялся продешевить. Сославшись на низкую зарплату, перечислив транспортные расходы, взятку директору, Харчиков зачем-то упомянул инфляцию и, стесняясь, запросил шесть тысяч долларов наличными.

Узнав цену, мистер Малаку пренебрежительно фыркнул, и начальник сбыта понял, что продешевил.

— Есть еще два произведения, — заторопился он, вспомнив о двух братьях сталевара. — Moгy похлопотать. Но те будут дороже.

Гости тихо совещались. Христофор Ильич дрожал от холода и нетерпения.

— Нет ли у вас чего-нибудь более классического? — спросил переводчик. — Из эпохи соцреализма, например.

— Куда же еще классичнее, — огорчился Харчиков. — Классичнее, Господа, и не бывает.

— А фигyра вождя революции? Или хотя бы бюст его имеется?

Лелея последнюю надежду, начальник сбыта повел капризных покупателей в красный уголок.

Помещение было тихим, пыльным и унылым. Здесь было кладбище атрибутов социализма. Штабелями лежали агитационные стенды и щиты. Вдоль стены стояли стопки книг и брошюр с материалами съездов КПСС. В углу приютилось древко от переходящего красного знамени. Самого знамени не было — должно быть, оно перешло в чьи-то частные руки. Здесь же на полу стояли бюсты Ленина различной величины. На макушках двух из них были нацарапаны нецензурные слова, смысл которых иностранец почему-то сразу понял. Харчиков стыдливо потер царапины рукавом и предложил забрать как некондицию.

Но Мамай проявил интерес только к единственному бюсту — бронзовому. Тщательно его обследовав и взвесив в руках, переводчик небрежно спросил:

— Сколько вам дать за эту рухлядь?

За рухлядь Харчиков попросил пятьсот долларов.

— Чеком, — отрезал гид.

— Наличными, — напрягся сбытчик.

— Тогда в нашей валюте. Получите пятьсот тысяч.

— Что?! Да он как лом дороже стоит! Литовцам продам. В нем одной бронзы не меньше двадцати килограмм!

— При чем здесь килограммы! Он нам нужен как сувенир! Moгy дать миллион.

— Миллион! Это же семь долларов по курсу! — всхлипывал Христофор Ильич.

Переводчик призывал к патриотизму и уважению родных денежных знаков. Харчиков упрекал миллионера в мелочности и скупердяйстве. В конце концов сошлись на цифре, устроившей обе стороны и не задевающей достоинства заморского богача. Бюст был продан за эквивалент двенадцати долларов.