Идолов не кантовать

Потап с Бруевичем, не спеша потягивая пиво, сидели за столом и смотрели на закат. Бруевич, впрочем, обращался к солнцу редко, ибо был слишком занят вяленым лещом. Когда от рыбы остались кости и чешуя, старик достал из котомки колоду засаленных карт и хитро подмигнул:

— Перекинемся?

— На интерес? — презрительно усмехнулся Потап.

— Почему ж на интерес! — обиделся бомж. — На деньги. Но если денег нет — могу провизией взять.

Чекист выгреб из кармана пачку купюр и, не считая, швырнул на стол.

— Ого, — обрадовался Бруевич, — мильенчик будет. Начнем по маленькой?

— Я в долг не играю. Или, может, ты латку от штанов поставишь?

— Я и сам в долг не играю, — нахохлился бродяга. — А против твово мильенчика могу поставить секрет.

— Кого?

— Секрет.

— Какой там еще секрет?

— Сильно важный.

— Да иди ты со своим секретом! — отмахнулся Мамай, сунув деньги обратно в карман.

— Да ты погоди! Секрет мой подороже твово мильенчика стоит.

— Да? И сколько же он стоит?

— Мешок денег, — твердо сказал Бруевич.

— Да ну! — изобразил изумление чекист.

— Точно. Ато, может, и целыx два.

— Может, все-таки уступишь за один? — ехидно спросил Потап.

— Тебе уступлю.

— Вот спасибо. И что ж это за секрет такой?

— Так я тебе и сказал. Ты его сначала выиграй. Выиграешь — твой секрет, проиграешь — мой мильен.

Потап от души расхохотался.

— Нет, дед, ты все-таки шельма… А давай так: я ставлю секрет, и ты — секрет. Кто проиграл, тот и открывает свой… Могу даже против твоего одного два поставить. Я сегодня добрый. Ну уморил…

Бруевич подождал, когда бригадир успокоится, и, убедившись, что их никто не подслушивает, произнес заговорщицким голосом:

— Я знаю, где закопаны богатства помещика Келтухова. Горшок. С золотыми червонцами.

Потап сделался злым.

— Опять! — рявкнул он.

— Чего — опять? — опешил старик.

Вместо ответа чекист в сердцах запустил кружкой в ближайшее дерево — сверкнув в последний раз гранеными боками, посуда разбилась вдребезги. Спрятав карты и решив, что пиршество закончилось, старик боязливо попятился от стола. Он был убежден, что сейчас ему дадут по шее. Но прошла минута, другая, а шея его все еще оставалась небитой. Потап поманил его пальцем, указал на место, затем долго прикуривал и наконец начал говорить. Говорил он тихо, как на исповеди: