Экс-председатель, которого всегда смущали трогательные семейные сцены, прогуливался в стороне, рассеянно пиная коробку из-под сигарет. Краем глаза он заметил, что в ближайшем окне маячит чья-то фигура. Потап поднял голову — из окна на него смотрела Клава… Несколько секунд они молча таращились друг на друга. Потап быстро развернулся и собрался было уйти, но Клавдия отчаянно принялась барабанить по стеклу, давая понять, что узнала его. "Господи, я что, всех своих знакомых здесь встречу?" — удивился экс-председатель, нехотя возвращаясь. (Он был бы удивлен еще больше, если б знал, что медсестра, с которой общался Пиптик, есть не кто иная, как незабвенная Пятилетка Павловна Коняка.).
— А ты здесь по какому делу? — осторожно спросил Потап, понимая, что задает довольно пошлый вопрос.
— Здесь все по одному делу, — ответила Клава, стесняясь.
Потап затравленно озирался, не зная, что сказать.
На душе у него было нехорошо. Из затруднительного положения его вывела сама Клавдия. Она влезла на подоконник и зашептала в открытую форточку:
— Дай мне адрес Тамасгена!
— Зачем тебе?
— Дай!
— Да у меня его нет!
— Дай!
— Хорошо, хорошо, не ори только, — успокоил ее Мамай, понимая, что пора убираться, — завтра принесу. Перепишу — принесу.
Он почти силой затолкал ее обратно и вернулся к Пиптику.
— Ну! Скоро там? — спросил бригадир нетерпеливо.
— Кажется, несут, — сообщил балетмейстер дрогнувшим голосом.
Над шторкой показалась голова Пятилетки Павловны.
— Ну что? Показывать? — ухмыльнулась она. — Ну гляди, сам просил.
Иоан напрягся и вытянул шею… По тому, как долго он держал дыхание, крестный отец догадался: что-то стряслось. На землю упал арбуз, треснув, разлетелся красной мякотью. Пиптик перевел на Потапа остекленевшие глаза и, тыча пальцем внутрь палаты, выдавил:
— Это что такое?
— Ты меня спрашиваешь?
— Кто… это? — обратился Ваня к сестре.
— Кто! Кто! Дед Пихто! — отозвалась Пятилетка Павловна. — Уж не знаю, кем он доводится тебе, а только это девушка твоя снесла. Вчерась.
— Вчерась, — повторил Пиптик.
Охваченный любопытством Мамай взобрался на ведро. Заглянув в окно, он нервно засмеялся. В руках сестры покоился туго укутанный младенец, внешность которого с первого взгляда производила эффект. В целом малыш мало чем отличался от своих козякинских сверстников, за исключением одного — кожа его имела сочно-шоколадный цвет. Раскрыв розовый беззубый ротик, мальчуган скорчил капризную гримасу, чем поверг обоих отцов в окончательное расстройство. Мамай, впрочем, перенес его гораздо легче.